Погода у нас стоит ужасная, приводящая в отчаяние и наводящая хандру. Сегодня идет снег пополам с дождем. Будьте здоровы, дорогой друг мой!

Беспредельно Вам преданный

П. Чайковский.

Флоренция,

1880 г. октября 13-14. Флоренция.

13 октября 1880 г.

Милый, несравненный друг! Как я рада, что Александре Ильинишне лучше, я очень испугалась за ее здоровье. Сохрани ее господь от всякого зла. Надо непременно ей отвыкнуть от морфина-это ужасное вещество. Я видала людей, питающихся им, и страшно сказать, до чего они довели себя. А куда уехала Татьяна Львовна?

Что же это Вы также хвораете, мой дорогой? Отдохнуть, отдохнуть Вам необходимо и именно теперь. Каждому человеку переход от лета к осени тяжел, а нервным в особенности. Вот тут-то и надо дать себе свободу, заняться, так сказать, этим переходом. Поезжайте скорее, мой милый друг, и не слишком мешкайте в Москве.

А какой молодец Модест Ильич, что кончил свою комедию. От души желаю ему полного успеха на литературном поприще, на которое он теперь вступает. Пусть только он не смущается никакими критиками, замечаниями, наставлениями этой своры театральных рецензентов, которые ведь для того и на свете живут, чтобы критиковать. Как мне жаль, что меня не будет эту зиму в Москве, чтобы увидеть представление произведения Модеста Ильича. Как называется его комедия? А скоро ли он примется за роман? Это меня еще больше интересует, и мне кажется, по свойствам натуры Модеста Ильича, так как он не умеет кланяться и просить, что и для него такое поле деятельности, а не театральное, будет удобнее. Его комедия есть бытовое изображение или проводит какую-нибудь идею, или порицает нравы общества, в каком роде?

Я очень рада, что Анатолий Ильич в Москве. Вы теперь будете охотнее туда заглядывать.

А что Ваше сочинение, Петр Ильич, к открытию храма спасителя, подвинулось?

Какое печальное событие брак нашего государя, в особенности, если вспомнить, что бедного Алексея Александровича развели с его женою, потому что он женился на подданной (Жуковской), хотя уже был и сын от этого брака, и теперь этот мальчик при живом отце не имеет отца, да и самому отцу его жизнь растрепали. E здешних газетах пишут, что будущие дети от совершенного брака будут именоваться великими князьями, неужели это правда?....

Мой французик уезжает через неделю, потому что я удержала его еще на две недели. Мне очень жаль, что он уезжает, потому что по части музыки он доставлял мне много удовольствия, да и вообще он оказывается мальчиком с хорошим сердцем, и, как видно, на него дурно действовала дружба с русским студентом, который был у меня. Тот почему-то из себя корчил аристократа, а этот, так как он еще совсем ребенок, заражался его примером и только смешил нас. Теперь же вот месяц, что студент уехал и Bussy стал совсем другой.

Ну, Петр Ильич, уж теперь, когда приедете сюда, пожалуйста непременно посмотрите нашу дачу. Мне очень хочется показать Вам то жилище, которое мне так нравится и в котором мне так хорошо живется.

14 октября.

....Теперь так как Bussy скоро уезжает, то у нас особенно много делается музыки. Вчера вечером я заставила играть для меня в четыре руки Bussy'кa, как я его называю, и Данильченко, которого научили Bussy называть Петрушка, и он пресерьезно говорит ему по вечерам: “Петрушка. jouez quelque chose” [“сыграйте что-нибудь”]. Ну так вот вчера играли мне suit'y для оркестра Bizet “L'Arlesienne”. Это прелестное сочинение. Потом играли много Глинки, и особенно меня восхищала его “Hota Aragonesa”. Эта музыка совсем переносила меня в Москву, в залу Дворянского собрания, в это море света, в шум толпы, в которых я, впрочем, была всегда только лицом пассивным. Но тем не менее при звуках этой увертюры у меня сердце билось сильнее и от музыки и от дорогих воспоминаний. Все свое делается вдвое дороже, когда находишься от него далеко. До свидания, мой милый, горячо любимый друг. Всем сердцем всегда и везде Ваша

Н. ф.-Мекк.

Р. S. Все мои очень Вас ждут сюда. Вл[адислав] Альб[ертович] от всей души благодарен за память об нем и свидетельствует свое нижайшее почтение. Он теперь в полосе композиторства.

Каменка,

1880 г. октября 14-16. Каменка.

14 октября 1880 г.

Сестре, слава богу, гораздо лучше. Все ожили и сделались веселее. Но у меня на душе все-таки кошки скребут. Завтра или послезавтра уезжает Алексей, и мне разлука с ним не легко дастся. Трудно лишиться (может быть, надолго) человека, с которым связывает десятилетнее сожительство. Мне и себя жаль, а главное, его жалко. Ему придется перестрадать очень много, пока не свыкнется с новым положением. Чтобы заглушить свое грустное чувство, я усиленно работаю. Струнная серенада готова или почти готова. Переложу ее для фортепиано в четыре руки и потом примусь за увертюру.

Получил сегодня дорогое письмо Ваше со вложением портрета du trio de M-me de Meсk. Влад[ислав] Альберт[ович] не удался, зато Данильченко очень похож. У Бюсси есть в лице и в руках какое-то неопределенное сходство с Ант[оном] Рубинштейном в молодости. Дай бог, чтоб и судьба его была такая же счастливая, как у “царя пианистов”. Вы спрашиваете, дорогой друг, можете ли отдать аранжировки Бюсси любому издателю? Должен ответить Вам отрицательно. Я отдал на весь балет право издательской собственности Юргенсону, и только он один имеет законное право печатать всякие аранжировки. Правда, что за неимением между Россией и западными государствами литературно-музыкальной конвенции ничто не мешает печатать за границей вещи, принадлежащие русским издателям, точно так же, как Юргенсон не церемонился печатать Мендельсона, Шумана и Шопена, на которых никаких драв не имеет. Но тогда аранжировка Бюсси не может быть продаваема в пределах России, и если Юргенсон не может мешать распространению их за границей, то он имеет законное право преследовать продажу всяких перепечаток его собственности в своем отечестве. Так, например, все мои сочинения (фортепианные и романсы, а также квартеты) перепечатаны в Лейпциге, и их можно в Германии достать без затруднения, но Юргенсон строго следит за тем, чтобы они не переходили через русскую границу, л может подвергнуть судебному преследованию лиц, продающих заграничные перепечатки. Итак, милый друг, законного права отдавать аранжировку юргенсоновской собственности другим издателям за границей я не имею и, следовательно, не могу Вам передать его, но, как объяснено выше, возможно нарушение его права вследствие отсутствия конвенции, и потому ни один заграничный издатель за известное вознаграждение не откажется напечатать Ваш заказ. Я, с своей стороны, попросил бы Вас, в случае если Вы захотите, чтобы аранжировки Бюсси были напечатаны, отдать их Юргенсону, который примет их с радостью и с величайшей готовностью.

Как я рад, что моя опера понравилась Вам! Мне в высшей степени приятно, что Вы не заметили в ней никаких “руссизмов”, а я боялся этого и очень старался быть в этой опере как можно более объективным.

До крайности радуюсь также всему, что Вы говорите о моих племянницах. Спешу сказать Вам в ответ на вопрос, кокетка ли Вера. Нет, нет, нет! Этим грешком немножко страдает старшая, Таня, т. е., по крайней мере, в том смысле, что очень ценит свою красивую наружность, всячески заботится о ней и дорожит внешним впечатлением, производимым ей. Этот недостаток однако ж в ней оттого не опасен и непротивен, что она сама его отлично сознает, и он наверное никогда не обратится у нее в болезненную слабость. Но что касается Веры, то это олицетворение простоты, скромности и самой милой застенчивости. Касательно цвета их волос и глаз, то у обеих глаза голубые, а по волосам они блондинки, однакож не самого светлого оттенка. Я же имею волоса почти совсем седые (я начал седеть очень рано) и глаза серые. Цвет лица у обеих племянниц бледный, при малейшем возбуждении обращающийся в яркий румянец на щеках, как это вообще бывает с девушками, страдающими малокровием.