9 июня.

Мне чрезвычайно нравится здешняя тишина и приволье. Вот настоящая деревенская жизнь. Я уже начал заниматься и надеюсь, что здесь Дело пойдет у меня быстро и хорошо. Прогулки здешние чрезвычайно однообразны: кроме бесконечной ровной степи ничего нет. Сад будет большой и великолепный, но он еще очень молод. Но степь так хороша вечером или под вечер, воздух так чист, что я на это не жалуюсь. Почта ходит сюда раз в неделю, газет не получается, и потому живешь в совершенной изолированности от всего мира, и это имеет для меня много прелести. Подчас я испытываю здесь, только в бесконечно меньшей степени, те ощущения полного довольства, которые в такой сильной степени и так постоянно испытывал, когда живал в Браилове и особенно в Симаках. Боже мой, как тяжко подумать, что уже никогда, никогда не повторятся эти полосы столь невыразимого 'блаженства и счастия!

Боюсь, что, пожалуй, письмо из Каменки, в коем я сообщил мой адрес, не дошло, и поэтому еще раз прилагаю его. Беспредельно любящий Вас

П. Чайковский.

Адрес: Полтавской губ., Константиноградского уезда, почт. ст. Ново-Николаевка, оттуда в Гранкино, П. И. Ч.

Гранкино,

16 июня 1882 г.

Дорогая моя! Я получил Ваше письмо из Плещеева еще четыре дня тому назад, но не мог отвечать раньше потому, что почта отсюда ходит только два раза в неделю. Как Вы можете, милый друг, просить у меня извинения? Напротив, я на коленях должен просить у Вас прощения за беспокойство - и в какое время! Как раз, когда Вы были в суете переездов и водворения. Но дело в том, что, привыкши получать от Вас бюджетную сумму всегда приблизительно двумя неделями раньше, а в то же время зная, как часто стали теперь не доходить письма, я вообразил, что Вы мне прислали в простом письме перевод, и испугался. Прошу Вас убедительно, дорогой друг, простить меня за то, что я причинил Вам всё это беспокойство. Я уезжал тогда из Каменки, не знал, что предпринять для разъяснения недоумений моих и не нашел другого способа, как прямо спросить Вас.

Так как я не знаю наверное, сколько еще дней пробуду здесь, ибо и положение самого Модеста таково, что, может быть, не сегодня - завтра ему придется ехать в Петербург по делам, то попрошу Вас, дорогая моя, бюджетную сумму послать в Каменку, где приблизительно дней через десять я, наверное почти, буду, а если письмо придет и раньше меня, то это ничего. Мне по некоторым причинам удобнее получить перевод, но если это составляет хоть малейшее затруднение, то пожалуйста пришлите бумажки. Всякие непростые письма нужно адресовать в Смелу. Еще по этому поводу не могу не прибавить следующее. Весьма может быть, что по случаю покупки имения и обзаведения Вам так много нужно наличных денег, что даже и моя бюджетная сумма стесняет Вас. Знайте, дорогая моя, что для меня совершенно убийственна мысль, что из-за меня Вы хоть одну минуту испытаете затруднение. Я могу ждать сколько угодно. И вообще для меня в бесконечной степени легче перенести всякое лишение, чем смущаться мыслью, что Вы из-за меня потерпите хотя бы малейшее стеснение. Ради бога, поступайте в отношении меня, как с другом, столь крепко и беззаветно Вам преданным и так любящим Вас, что для меня Ваше полное спокойствие и благосостояние есть необходимое условие моего спокойствия и счастия.

Пишу Вам совершенно больной; вчера целый день пролежал. Не знаю, чему приписать мое нездоровье; думаю, что простудился, купаясь. Однако жар проходит, и завтра надеюсь совсем оправиться. По получении сего письмеца, не пишите мне более сюда, а в Каменку.

Ваш до гроба

П. Чайковский.

Как я рад, что у Вас теперь есть гнездышко!

Плещеево,

24 июня 1882 г.

Дорогой, несравненный друг! Спешу написать Вам несколько слов и послать перевод через моих мальчиков, которые едут в Каменку через два часа. Благодарю Вас бесконечно, мой бесценный друг, за то, что Вы не сердитесь на меня за мою непростительную забывчивость.

Коля и Сашок, в особенности, конечно, Коля, выпросили у меня позволение ехать скорее в Каменку. Коля влюблен по уши и недавно был в отчаянии до слез: Анна Львовна проехала в Москве и обратилась к нему с поручением, согласно его же просьбе, о вагоне, а он в это время был в Плещееве и получил записку Анны Львовны через несколько дней после ее проезда в Москве, и я Вас попрошу очень, очень, милый друг мой, оказать моему бедному юноше заступничество перед А[нной] Л[ьвовной], чтобы оправдать его в этой неисправности, потому что он был в ужасном горе. Если Вы будете в Каменке во время их пребывания там, то я надеюсь, дорогой мой, что, конечно, Вы не только не будете стесняться видеть их, но если и без этого их присутствие там надоест Вам, то Вы скажете им, чтобы они уезжали. А для того, чтобы никого не ставить в затруднение передать им Ваше поручение, будьте так добры, напишите им на клочке бумаги, что, мол, милые люди, пора Вам уезжать. Пожалуйста, не церемоньтесь с ними, дорогой мой. Вы этим очень меня успокоите.

Благодарю Вас очень, добрый мой друг, за выраженное Вами удовольствие в том, что я имею опять гнездышко, и скажу Вам с особенною радостью, что это прелестный уголок. Как бы я желала, мой дорогой, чтобы Вы осветили мне это гнездышко Вашим посещением ему и чтобы оно Вам понравилось, - тогда я бы окончательно полюбила его. Не знаю еще сама, как бы, в какое время это приладить, но хотелось бы мне этого очень, очень.

Вчера от меня уехала моя Саша. Она заезжала ко мне на два дня проездом в Москву, куда ей предписал доктор немедленно переехать, потому что в ее беременности явился симптом, требующий постоянного наблюдения доктора, и она поселилась в Сокольниках на моей даче.

Бедный Модест Ильич, как гадко с ним поступают. Я не знаю, милый друг мой, кто Вам сказал, что закон за мать Коли? При данных обстоятельствах, что мать развелась с их отцом, предоставила ему детей, а себе приобрела другого мужа, она не может иметь на них обыкновенных прав матери, она лишилась их и уже ни в каком случае не может отменить волю их отца, который именно сохранил права над детьми. Не верьте, милый друг, тем, которые Вам говорят о ее правах по закону; этот закон относится к матерям вообще, а она составляет исключение и уже никак не может опираться на этот закон. Пусть Модест Ильич не дает ей Колю, - жаль ведь бедного мальчика.

У нас второй день плохая погода.

Будьте здоровы, мой дорогой, несравненный. Всею душою безгранично Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Гранкино,

24 июня [1882 г.]

Я все еще здесь, дорогая моя! Мне бы совсем хорошо было здесь, по крайней мере, совершенно покойно и удобно для занятий, но меня сокрушает Модест. Кроме того обстоятельства, что у него образовалась фистула и что необходимо будет сделать операцию, меня вообще смущает его худоба, слабость, болезненность. Все перенесенные им от матери его воспитанника и ее приспешников неприятности имели на него подавляющее влияние. Подобно мне, он совершенно не умеет спокойно и философски взирать на проявления всякого рода неправды, слишком волнуется, раздражается и теряется. Читая недавно полученное от душеприказчика покойного Конради письмо, в котором тот, движимый какими-то непонятными побуждениями, требует от Модеста, чтобы он вместе с ним нарушил волю завещателя в ущерб детям, но на пользу г-жи Брюлловой (матери), Модест побледнел, как скатерть, и едва не лишился чувств и потом целый день проболел. Чтобы все это покончить, ему необходимо поехать в Петербург и так или иначе уяснить дело и определить свое положение. Я не могу решиться пустить его одного, и как мне это ни тяжело, но провожу его до Петербурга и в первое время хочу быть около него до тех пор, пока он не успокоится и не решит, расставаться ему с Колей, или оставаться при нем. Не знаю еще, когда мы предпримем эту поездку, но думаю, что в начале июля. Между тем, мне и в Каменку нужно заехать, так как меня ожидают там письма, и в том числе Ваше. Не знаю, как все это устроится, но прошу Вас, дорогая моя, не трудиться писать мне до тех пор, пока я не напишу Вам чего-нибудь решительного. Завтра придет почта, и я надеюсь получить от Вас какое-нибудь известие. Мне так интересно знать, как Вы устроились на новом пепелище, нравится ли Вам оно и какие Ваши планы, т. е. долго ли останетесь в Плещееве.