Н. ф.-Мекк.

Москва,

29 июля 1886 г.

Милый, дорогой друг мой!

Приехавши вчера на один день в Москву, я принужден был остаться на один день еще, так как в течение двух дней, не переставая, шел столь ужасный дождь, что, во-первых, я не мог исполнить нескольких покупок и других дел, а во-вторых, боялся ехать домой, зная, что в сильные дожди между Клином и Майдановым сообщение очень затруднительно. Какое ужасное это лето! И как эта несносная ненастная погода скверно влияет на состояние моего здоровья. Я постоянно недомогаю и никогда еще, мне кажется, мне не работалось так туго, как в последнее время.

В Москву я приехал, отчасти чтобы немного рассеяться, отчасти чтобы присутствовать на торжественном богослужении, в котором пел полный хор так называемого Хорового общества. Я состою теперь попечителем этого хора, и меня очень просили быть на этом богослужении, чтобы высказать свое мнение о новом регенте, управляющем этим хором. Исполнением я остался очень доволен, но выбор исполненных нумеров привел меня в отчаяние. Странное дело! В самом коренном и центральном русском городе не любят настоящего православного обиходного пения, а предпочитают какие-то безобразные концертные пьесы, написанные в итальянском стиле и притом грубо и бездарно. Как я ни хлопочу, чтобы подобные вещи были изгоняемы из церковно-музыкального репертуара, ничего нельзя сделать. Московские любители церковного пения любят именно эти безобразия и недовольны, когда им поется что-нибудь написанное чисто, правильно, в духе православного богослужения.

Москва имеет очень грустный, пустынный вид, наводящий на меня уныние. Сегодня еду к себе, но, увы, не радуюсь этому! Я должен Вам признаться, милый друг, что в последнее время на меня давно не бывалая хандра напала. В деревне я тоскую, здесь еще скучнее, никуда ехать не хочется - вообще ничто не привлекает и не радует. Думаю, что это - физическое нездоровье и следствие лихорадки, упорно преследовавшей меня в Майданове.

Кажется, дорогая моя, Вы назначили мне писать Вам в Соblentz, poste restante; y меня под рукой нет письма Вашего. Пишу Вам, ибо в тоске, охватившей меня, мне ужасно хочется хоть словечко сказать Вам. Пошлю письмо наудачу.

А может быть, и погода эта так убийственно влияет на меня!

Будьте здоровы, дорогой, милый друг мой! Надеюсь, что Вы Вашим путешествием довольны.

Ваш П. Чайковский.

С. Майданово,

4 августа 1886 г.

Милый, дорогой друг мой!

Кажется, мое последнее письмо к Вам из Москвы было преисполнено печальных излияний чувств. Теперь, быть может, благодаря прекрасной погоде, наконец, по-видимому, установившейся, я стал гораздо веселее и бодрее духом. Работа тоже пошла лучше. В сущности, мне кажется, что Майданово, окруженное со всех сторон болотами, вредно действует на мой организм, и что мне представляется нравственным расстройством, есть не что иное, как отражение физического нездоровья. А я действительно и прошлое лето и настоящее почти постоянно недомогаю. Будущее лето буду жить где-нибудь в другом месте и вообще буду понемножку искать себе другого места для постоянного жительства. В Майданове стало пустынно: некоторые дачники уже уехали, испуганные отвратительной погодой. Но чем скорее они уедут все, тем приятнее для меня. Лучше всего мне бывает, когда я совершенно один и когда человеческое общество мне заменяют деревья, цветы, книги, ноты и т. д. Боже мой, как жизнь коротка! Сколько мне нужно еще сделать, прежде чем я почувствую, что пора остановиться! Сколько у меня планов! Когда я совершенно здоров, как, например, в настоящую минуту, мной овладевает лихорадочная жажда труда, и мысль о краткости человеческой жизни убийственно влияет на мою энергию. Прежде этого не было. Я верил в то, что могу и должен кончить всё, что замышляю, и потому порывы к творческому труду были продолжительнее и благотворнее. Надеюсь, как бы то ни было, что через месяц кончу вчерне оперу и примусь за инструментовку. Говорят, что не позже ноября пойдут “Черевички”. Говорил ли я Вам, милый друг, что меня очень уговаривают самому разучить и продирижировать эту оперу? Не знаю, как буду к тому времени здоров, но мне очень бы хотелось победить свою болезненную застенчивость и исполнить предположение. Придется месяца два безвыездно прожить в Москве, и я хочу поискать себе меблированную квартиру, дабы переехать со всем своим хозяйством. Затем вернусь в Майданово и буду со всевозможной спешностью заниматься инструментовкой “Чародейки”.

В конце этого месяца ко мне приедет на неделю Модест и его воспитанник.

Надеюсь, дорогая моя, что путешествие Ваше доставило Вам отдых и удовольствие и что погода благоприятствует Вам. Путешествие по Рейну удивительно интересно и приятно, и я завидую Вам немножко. А впрочем, в эту минуту и у нас хорошо.

Будьте здоровы.

Беспредельно Вам преданный

П. Чайковский.

Висбаден,

5/17 августа 1886 г.

Мой милый, бесценный друг! Вчера я получила Ваше дорогое письмо, пересланное мне из Кобленца, и сказать Вам не могу, как глубоко меня огорчает и смущает дурное состояние Вашего духа. Боже мой, что это за век, что за жестокость природы; нервы и нервы замучивают людей и делают жизнь невыносимою. Уж Вам ли, кажется, не иметь удовлетворения в жизни. Господь бог послал Вам такой чудный роскошный талант, при котором Вы можете и не жить этою общею бедною жизнью, а создать себе свой отвлеченный мир, в котором будет и счастье, и наслаждение, и полное удовлетворение. Так нет же, - и Вы, Вы, который доставляете столько наслаждения другим, Вы сами страдаете, тоскуете; боже мой, где же справедливость?

Как жаль, дорогой мой, что Вы не побывали в Vichy: всё-таки, быть может, это и облегчило бы Вас. Дай господи, чтобы эти недуги как можно скорее миновали! и дали бы Вам полный отдых и вновь способность наслаждаться. Как жаль, милый друг мой, что Вы не на Рейне; здесь так хорошо, что можно забыть и себя самого, не только все невзгоды жизни. Я наслаждаюсь здесь невыразимо. У меня ведь две страсти: музыка и природа, и хотя я первой теперь совсем почти лишена, но зато вторая получает самое роскошное удовлетворение. О, Рейн, этот Рейн - награда страждущим на свете! Здесь до того хорошо, что и не расстался бы никогда с этим чудным Рейном, а между тем, я тороплюсь, тороплюсь, всё увлекаюсь дальше, дальше, а скоро надо и назад. Хотя я, вероятно, немного просрочу против первоначального проекта, вернусь не к 1 сентября, а, быть может, к 5-му. Отсюда, из Висбаден, я поеду в Baden-Baden и оттуда уже обратно на север, но с остановками в Dusseldorf и Berlin, и так как я всё время в разъездах, то как мне ни печально долго не получать от Вас известия, дорогой друг мой, но я должна просить Вас не писать мне за границу, а написать, если возможно, к 5 сентября в Плещеево. Прошу Вас очень сообщить мне тогда о Вашем здоровье и состоянии духа.

Сейчас мы едем прокатиться во Франкфурт. До свидания в следующем письме. Будьте здоровы, ради бога, милый, дорогой друг мой. Всею душою бесконечно Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

С. Майданово,

3 сентября 1886 г.

Милый, дорогой друг мой!

С тех пор, что я не писал Вам, произошли некоторые для меня довольно важные события. Из них главное то, что я окончил свою оперу и что, следовательно, наслаждаюсь теперь сознанием освобождения от тяжелой заботы. Не знаю отчего, но с самого первого дня, когда я принялся за сочинение этой оперы, мне всё казалось, что я не окончу ее, что силы не хватит, что я выдохся и т. д. Зато как приятно было закрыть черновую книгу, в которой я писал, и думать, что теперь осталось только оркестровать оперу, а это уж для меня почти не труд, скорее удовольствие. Кончивши оперу, я немедленно принялся за сочинение романсов. Нужно Вам сказать, что весною вел. князь Константин Константинович сообщил мне, что императрица желала бы, чтобы я ей посвятил один романс, и вел[икий] кн[язь] весьма горячо советовал мне это сделать, причем взялся быть посредником. Освободившись от писания оперы, я поспешил исполнить желание ее величества, и теперь у меня уже написано десять романсов, которые переписываются и будут вскоре посланы вел[икому] князю.