В эти годы наиболее проницательным иностранным наблюдателем в Петербурге был Жозеф де Местр, посол короля Сардинии, большая часть владений которого была аннексирована Наполеоном. Он писал, что «в характере Александра и в его образе правления лежал принцип, согласно которому высшие сановники действовали только в пределах своей ограниченной сферы. Он охотно и без отвращения держит на службе одновременно двух заклятых врагов, не позволяя им сожрать друг друга». За счет этого шансы организации заговора уменьшались. Главное, что император мог быть лучше осведомлен о том, что действительно таилось под маской почтительности и покорности, которую всегда носили его министры. Железный кулак всегда был наготове и порой пускался в ход, но в целом Александр предпочитал более тонкие методы. В какой-то мере скрытность стала его второй натурой, почти что самоцелью. В оправдание Александра, правда, стоит сказать, что для монарха управление посредством манипуляций, обольщения и взяточничества являлось не только более безопасным, но и более эффективным. Вполне естественным было также, что император временами искал советников среди тех, кто не был частью петербургского бомонда и всецело от него зависел. Очевидно, иностранцы являлись той средой, из которой могли быть набраны подобного рода советники [93] .

Когда Александр смотрел поверх представителей высшего света Петербурга, он видел огромные территории России, управляемые недостаточным количеством государственных чиновников. В деревне, где проживало свыше 90% подданных российского императора, общественный порядок, налоги и набор рекрутов всецело зависели от сговорчивости помещиков. Александр отрицательно относился к крепостничеству, но не мог разрушить фундамент, на котором покоилась вся система управления государством, по крайней мере в тот момент, когда он столкнулся с необходимостью мобилизации всех ресурсов империи в борьбе против Наполеона. В любом случае разве не привело бы ослабление позиций землевладельческого сословия скорее к анархии, чем к прогрессу, учитывая тогдашний уровень развития российской власти и общества? Александр действительно начал процесс урезания системы крепостничества, облегчив условия добровольного выхода из крепостных и прежде всего положив конец политике «пожалования» тысяч государственных крестьян частным владельцам, которая проводилась его предшественниками [94] .

Существует множество причин полагать, что в принципе Александр благоволил представительным институтам, но российские реалии являлись мощным препятствием на пути реформ. Принимая во внимание слабость государственной бюрократии и силу петербургских патронажно-клиентарных связей, логично задаться вопросом, действительно ли император желал укрепления этих связей, если бы дал их носителям парламент, через который они могли бы оказывать дополнительное влияние на процесс принятия законов, утверждения налогов и на правительство? Любые представительные институты в России оказывались во власти помещиков: ни одна другая группа не могла и близко сравниться с ними по своему богатству, образованию или социальному положению. В таком случае не явились бы подобные институты препятствием на пути модернизации России и отмены крепостного права? Не имело бы больший смысл совершенствование бюрократии с тем, чтобы она могла стать носителем просвещенных реформ в консервативном обществе? В еще меньшей степени российский император заслуживает порицания за подход, практиковавшийся им во внешней политике. В своем стремлении к такому мировому порядку, в котором склонность к мирному сосуществованию и сотрудничеству имела большую ценность, при одновременном преследовании интересов своей страны, Александр проявлял не больше лицемерия, чем лидеры союзных стран, одержавших победу в первой и второй мировых войнах XX столетия [95] .

Хотя, с ретроспективной точки зрения, эти аргументы могут свидетельствовать в пользу Александра I, в то время многие считали, что он действовал из лучших побуждений, но при этом был натурой женственной и слабой. В 1812 г. это мнение имело большое значение. Австрийский министр иностранных дел, граф К.В. Л. Меттерних в своих письмах, адресованных большинству дипломатов иностранных держав и многим представителям правящих кругов России, сообщал, что не рассчитывал ни на «крупицу стойкости со стороны императора Александра» по мере того, как французская армия продвигалась вглубь территории России и наконец овладела Москвой.

Стратегия Наполеона кажется бессмысленной, если не брать в расчет эти соображения. Однако на самом деле Александр в 1812 г. не утратил присутствия духа. У него оказалось достаточно смелости, чтобы взять на себя огромный риск и справиться с трудностями, связанными с вторжением в Центральную Европу в 1813 г., созданием международной коалиции держав и шествием в ее главе к Парижу [96] .

Еще в сентябре 1810 г., когда франко-русские отношения начали сползать к войне, французский посол в Петербурге пытался донести до сведения своего правительства, что Александр на самом деле гораздо жестче, чем казался.

Люди полагали, что он был слаб, но они ошибались. Несомненно, он мог мириться со многими неудачами и скрывать свою досаду, но делал это потому, что имел перед собой конечную цель — мир в Европе, которой он надеялся достичь, минуя серьезный кризис. Но податливость, свойственная его натуре, имела свой предел, дальше которого он не шел: этот предел был установлен раз и навсегда и никогда впредь не нарушался. По характеру Александр был человеком, исполненным благих намерений, искренним и преданным, его чувства и принципы были возвышенными, но под всем этим скрывались лицемерие, приобретаемое со временем всеми царственными особами, и упрямая настойчивость, которую ничто не могло сломить [97] .

После ратификации мирного договора и заключения союза с Францией Александр I покинул Тильзит и направился обратно в Петербург, куда он прибыл 16 июля 1807 г. За день до этого в столице отгремел салют, данный из двадцати одного орудия, а в Казанском соборе было совершено праздничное богослужение в честь заключения мира. Подобные празднования прошли и в Москве, где архиепископ московский Августин представил события в выгодном свете, поведав своей пастве о том, что храбрость русских войск произвела на Наполеона столь сильное впечатление, что он решил наладить с Россией дружеские отношения. Отношение православной Церкви отчасти может быть объяснено тем, что по указанию правительства она уже на протяжении многих месяцев выступала с амвона с обличительной проповедью против Наполеон-антихриста. Очевидно, поэтому в русских деревнях распространилась легенда о том, что царь-батюшка встретился с Наполеоном на середине реки для того, чтобы смыть грехи последнего [98] .

На тот момент Александр мог себе позволить игнорировать возникшее среди крестьян замешательство по поводу своей неожиданной дружбы с бывшим Антихристом. Однако он не мог оставаться столь же невозмутимым относительно мнения московской и петербургской знати, а также генералитета и гвардейских офицеров, которые представляли собою цвет российской знати. Осенью 1807 г. граф Н.П. Румянцев занял пост министра иностранных дел. Впоследствии он сообщал французскому послу, маркизу де Коленкуру, следующее: