Всё это Тим поведал мне уже когда мы настолько сдружились, что знали друг о дружке практически всё, что положено знать дружившим пацанам: где живем и кто родители (я, понятное дело, старался не слишком отягощать Тима расспросами на эту тему), кем мечтаем вырасти, какие девчонки нравятся; любимые увлечения и сокровенные тайны стремились совмещать, насколько это было возможно, с максимальным взаимным интересом.

Кому из нас доводилось вот так с кем-то дружить? Мне - посчастливилось, хотя и на короткий срок...

Что же все-таки нас сближало? Наверное, в первую очередь одиночество, да еще, пожалуй, неполноценное воспитание. Мне не хватало отца, который в те годы прожигал, подобно Тиминому, свои дни в обществе зеленого змия, Тиму же - обоих родителей. Еще в первый день, прячась среди бетонных панелей стройки, словно что-то прикрыло нас под одной кровлей и зажгло маленький огонек, чтобы нам было светлее и теплее вдвоем. Мы, разумеется, друг другу в этом не признавались, а просто по какому-то негласному побуждению вели себя так, будто иначе и быть не могло, и мне часто казалось, что мы дружим уже давно, целые годы, и я знаю Тима, сколько помню самого себя.

Мы не клялись в вечной дружбе и не божились всегда и во всём обоюдно помогать, и тем не менее всячески старались на деле показать, что в любой момент готовы на взаимное самопожертвование, помогая один другому. Мне вспоминаются десятки случаев, когда Тим или я безо всякой для себя выгоды или корысти поступали таким образом. Один случай хотелось бы отметить особо - он застрял в памяти ярким примером нашего единомыслия и общего стремления к свободе самовыражения.

...Стоял апрель, месяц моих давних симпатий. Запахи пробудившейся от очередной спячки природы волнующим дурманом обступали со всех сторон. Но в отечественных городах и весях это время не только весеннего праздника всего живого, но также дармовых полупринудительных работ, с незапамятных лет отнюдь не портивших общей веселости и подъема духа. Субботники, как правило, медленно, но верно перерастали в массовые пьянки, особенно в рабочих кварталах городов. Тенденций к изменению этой традиции не наблюдается и по сей день: вычистив авгиевы конюшни (или же иногда просто сделав видимость подобного), деятельная часть населения разбредается по излюбленным местам, дабы облагородить термин "великий почин".

У любителей резаться в тюхи было одно излюбленное место, и находилось оно на задворках Тиминого дома. Несколько частных гаражей и бетонная ограда строительного объекта достаточно надежно оберегали эту довольно ровную площадку, посыпанную невесть кем и когда песком и гравием, от нежелательных взоров посторонних. Цинковая битка Тима творила в этом месте чудеса; вдоволь наигравшись, он покидал его как на крыльях, триумфально позвякивая оттягивающей карманы мелочью, а я - с замирающим предвкушением какого-нибудь лакомства, добытого с помощью верной и натренированной руки. Тим не был жмотом: зная, что я также обделен многими житейскими благами, он покупал пирожные, конфеты и прочие мелкие детские радости на двоих.

Воистину, то местечко явно приносило нам удачу.

И вот тогда, словно ушат холодной и грязной водицы опрокинулся нам на головы в середине апреля. Горстка жильцов Тиминого дома (правильнее было бы - дома, из которого его выживали, но к чертям такую правильность) во главе с тучным и краснорожим активистом из домкома (Тим называл его "сто кило навоза") в один из субботних дней оккупировала нашу площадку и принялась деловито ковыряться на ней.

Мы с недоумением следили за их шумным копошением. Когда стало ясно, что они собираются там что-то возводить, неумело копая несколько ям, Тим сказал мне:

– Подойди и спроси, что тут будет. А то эти хмыри меня хорошо знают, особенно "навозный"...

Я выбрался из-за гаражей и, стараясь придать себе невинный облик, робко подошел к группе старательно пыхтевших "трудяг", закапывающих в грунт деревянные столбики. Пот лил с них градом, орошая песок.

– Скажите, пожалуйста, - с ангельским оттенком в своем голоске, обратился я к повернутой ко мне заднице предводителя, - а что здесь строят?

"Стокилонавоза" нехотя оглянулся и прорычал:

– А ну, топай отсюдова, щеняра сопливая! И скажи своему бездомному огрызку, а заодно и остальным дружкам, что если еще раз кого тут увижу - руки-ноги пообрываю! Расплодилось вас тут, что собак нерезаных, аж проходу нет...

– Ладно, завтра узнаем, - решительно произнес Тим, когда я, задыхаясь от бешенства, передал ему ответ.

...Придя сюда на следующее утро, мы угрюмо воззрились на столик и две скамеечки, вкопанные на том самом месте, где еще совсем недавно кипели страсти по изделиям монетного двора. Теперь, как можно было догадаться, они будут кипеть во имя рогатой и бородатой скотины, одно название которой уже оскорбительно. Вот тебе и великий почин!

Горестные думы проносились в наших головах. Ведь это место предназначалось не только для запретных игр. Здесь мы собирались почесать языками, делиться новостями, прятались от школьных забот и учителей, баловались табачком, вынашивали планы действий, травили анекдоты... И вот теперь на этом месте потное и брюхатое дворовое сословие будет греметь дурацкими костяшками, дуть выдохшееся разливное пиво и гоготать от своих плоских и сальных шуточек, попутно скрываясь от таких же засаленных жен, пронзительно блеющих с балконов: "Ко-о-ля, ирод проклятый, ты что себе думаешь?! За хлебом Штирлиц пойдет?.."