Шрифт:
— Еще семь.
— Придется объехать все, предупредить о покушении на иконы. Нужно быть последовательными.
Свидетелем того, как бабка Флора и еще три человека на рассвете шли по охотничьей тропке, был лесничий Мохов. Он же, спустя несколько часов в том же месте, у Метляева озера, видел Флориду уже одну. От села Пышкино-Троицкого до Тангауровских болот около ста двадцати километров. Лесничий видел старуху-отшельницу в пятидесяти километрах от Пышкино-Троицкого. Значит, Флорида могла провожать лишь часть пути. Кто вел дальше? Хромов и Поплавский считали, что вахтовик-железнодорожник из Нарговки Анатолий Бороносин. У него обнаружена подробная самодельная карта района, он находился в день ограбления близ скитов и не мог вразумительно объяснить: зачем. Он знаком с Великонидой и Флорой. Все это свидетельствовало отнюдь не в пользу поездного электрика. Однако и веских улик, указывающих на его причастность к ограблению тоже не было.
Сейчас нужно попасть в Уртамовку. Иона Парамонович Корзилов, наверно, уже повстречался с пострадавшими староверами, о чем просил его Шатохин. Потом обязательно побывать в селах Отяево и Боровки. Ближайшие к дому Великониды селения, где есть почтовые отделения. И Великонида, если вела переписку с сыном, получала и отправляла письма в этих отделениях связи. Кто знает, вдруг до происшествия Виталий Васильевич Тандетников отправил письмо матушке. Учитывая, что письма в отдаленные села идут долго, а приходят за ними обитатели скитов не каждый день, может что-то лежать на почте для Елены Викентьевны интересное и оперативникам.
Фельдшера, когда приехали в Уртамовку, дома не застали; как отправился на болота к старообрядцам-потерпевшим, так пока не возвращался. Шатохин распорядился, чтобы Поплавский и Хромов ехали в деревни за почтой для Великониды. Он так и выразился: «За почтой для Великониды». Сам остался в доме у Корзилова в обществе Веры Георгиевны, жены фельдшера.
Иона Парамонович вернулся лишь к полуночи.
Просьбу Шатохина он выполнил, а задержался потому, что пришлось заезжать на хутор Марковку. Молодая женщина родила месяц назад. Роды прошли трудно, и до сих пор чувствует себя неважно.
Долго еще не укладывались спать. За самоваром говорили о старообрядцах, иконах, листали журналы.
Около восьми утра Шатохина позвали к телефону. Звонил Хромов, он уже на полдороги к Уртамовке. Новости есть, но разговор не телефонный.
— Жду в кабинете участкового, — сказал Шатохин.
Как предполагал Шатохин, под новостями подразумевалось письмо. Только не для Великониды письмо, а адресованное в Москву.
Опустили его либо вчера поздним вечером, либо рано утром. Заведующая Отяевским отделением связи всегда перед закрытием заглядывает в почтовый ящик. Вчера в двадцать часов ничего не было.
Не требовалось даже вынимать письмо из конверта. Ясно, что о трагедии на мосту через Оку Великонида не оповещена. Адресовано Тандетникову В. В., указано почтовое отделение и абонентский ящик — № 1742. На месте координат отправителя только крючковатая неразборчивая подпись.
На тетрадном в клеточку листке довольно твердой рукой было написано:
«Мальчик мой дорогой!
Пишу, а на душе смута. Нынче поутру приезжали двое офицеров из органов. В два часа пополудни пишу, а все не могу сердце унять. Приезжали якобы лишь предупредить, чтобы опасались воров, прятали ценности. Но офицер, который давал такой совет, двоекратно сказал, что ищут и найдут. (Ты знаешь, о чем это). Спроста ли сказал? И нужно слышать, с какой твердостью. Дай Бог, чтобы слова остались словами. Не ведаю, что им известно.
Будь здоров, мой голубчик.
Молюсь за тебя».
Все. Ни подписи, ни даты.
Заверяя Великониду в том, что налетчиков ищут и найдут непременно, Шатохин не преследовал никакой цели. Он даже не помнил, что произнес обещание дважды. Что ж, тем лучше. Как знать, возможно, не будь сказаны эти слова, не было бы и письма.
— Взяли подписку об ответственности за разглашение у заведующей?
— Так точно, товарищ майор, — отчеканил Хромов.
— Часто посылают по этому адресу письма?
— В прошлом году одно. Так же в ящик было опущено. Больше не помнит заведующая.
— А получают?
— Ни разу… Мы же только в Отяево были. Может, в основном через Боровки идет переписка.
— Да, и в Лиственничное нужно съездить. Тоже…
— Не нужно, — прервал Шатохин. — Ни в Лиственничное, ни в Боровки. Почта оттуда все равно мимо райцентра не идет.
В раздумье Шатохин помолчал. — А вообще, совсем ничего не нужно. Сейчас же выезжаем в Нетесово. Всякую работу по этому делу прекращаем.
— Я — Тимоненко Алла. Работаю проводницей.
Женщина лет тридцати вошла в кабинет Шатохина буквально следом за ним.
— За что вы хотите посадить Анатолия?
Женщина была настроена решительно. Голос ее звенел от волнения и раздражения. Не назови она своей профессии, Шатохин едва ли понял бы, что речь о Бороносине.
— Посадить я вообще никого не могу. Не в моей власти.
— Ну да, судит суд. А вы только подозреваете, обвиняете.
Можно было одернуть проводницу, прекратить разговор в таком тоне. Но что-то ведь ее привело. Просто выплеснуть раздражение в уголовный розыск не ходят.