На нашей улице жил один еврей - человек лет пятидесяти пяти, высокого роста, всегда хорошо одетый, с черными, аккуратно подстриженными усиками. Он часто сидел в угловом кафе на открытом воздухе, чинно пил кофе и читал еврейскую газету на немецком языке. Потом он куда-то исчез, и я забыл о нем. А через два года, когда мы переезжали поближе к больнице, где я работал, он вновь попался мне на глаза. Дело было летом, в жару. Он сидел на тротуаре. Голова его была повязана носовым платком от солнца, а усики все также аккуратно подстрижены. Рядом стояли фарфоровые статуэтки и лампа с абажуром. Он их продавал. Кстати, такое очевидное разорение было необычным для евреев. Как правило, они очень активно помогали друг другу, и у них, наверняка, имелись места скупки вещей или какие-нибудь ломбарды.

В 1941 году немецкий генеральный консул предложил японцам устроить для евреев гетто. Надо отметить, что японцы, как и китайцы, не знают, что такое антисемитизм. Для китайцев все европейцы или «да пицза» (большеносые) или «ян гуйцзы» (заморские черти), и никакой разницы между отдельными народностями они не видят. Китайцы не любят всех белых без всякой дифференциации. Так гораздо проще. Но японская жандармерия сразу поддержала идею гетто, и вовсе не потому, что все японцы внезапно стали антисемитами. Они просто сообразили, что на богатых евреях можно хорошо заработать. Внешне же демонстрировалась лояльность принципам Оси.

В связи с созданием гетто было объявлено, что все евреи, прибывшие из Центральной Европы, должны переселиться в зону Вайсайда, то есть туда, где проживали мы. В этой зоне жило много русских, в основном бедных, в ней располагались русские лавочки и православная церковь. Постановление гласило, что евреи могут работать в любом месте, но обязаны возвращаться в пределы гетто к семи часам вечера (в Шанхае рано темнеет, он находится на одной параллели с Каиром). Сразу же возник вопрос о еврейских проститутках, работавших в различных кабаре в богатых районах города: у них рабочий день только начинался с семи вечера. Как решили эту проблему, не знаю. Богатые евреи остались жить в другой части города, откупившись от переселения в гетто - тут-то и принесла плоды мудрость японской жандармерии, которая неплохо заработала на совете немецкого генерального консула (между прочим, если мне не изменяет память, его фамилия была Вейдеман, и он одним из первых отрекся от Гитлера, когда понял, что война проиграна). А пострадали от этого приказа только бедные евреи, которые не могли дать взятку японским жандармам: вскоре их всех разместили в гетто. Говорили, что их заставят носить нарукавные повязки, но до этого дело не дошло: японский милитаристский бандитизм подходил к концу.

В гетто японцы с евреями обращались плохо: вызывали в полицию по пустякам, били, издевались над беззащитными людьми, женщин хватали за «неприсутственные» места. Среди японских полицейских был один негодяй, по-моему, по фамилии Ода, который специально занимался евреями и проявил себя бесчеловечным садистом. Мне о нем рассказывал Макс Шмайдлер, полицейский-еврей, работавший в гетто. С окончанием войны евреи искали этого японца, чтобы с ним расправиться, чего тот вполне заслуживал, но он успел сбежать.

Китайский писатель Лин Ю Тан в своей книге «Моя страна и мой народ» приводит много интересных деталей китайского уклада жизни. Он пишет и о религии, и о местных обычаях, и о китайской кулинарии, и о проституции. Им написано несколько книг о Китае, и все они интересны. Но ортодоксальные китайцы только пожимают плечами и говорят: «Что он может знать о Китае, прожив почти всю жизнь в США? Глупости». Мне как иностранцу судить об этом трудно (хотя я родился в Китае и прожил там сорок лет), но, поскольку те ортодоксальные китайцы, с которыми я беседовал, сами ничего о Китае не написали, то Лин Ю Тан остается для меня авторитетом. К тому же все то, что я запомнил из разговоров с китайцами или видел собственными глазами, мало отличается от того, что пишет Лин Ю Тан. Для написания этой главы я решил воспользоваться методом Лин Ю Тана, который сумел в одной книге рассказать обо всем. Сделать это в одной главе, конечно, труднее, но я попытаюсь, тем более, что пишу я не обо всем Китае.

Начать можно с китайской пищи. Исторически пища, пожалуй, важнее религии. Сильно проголодавшийся, нормальный первобытный человек сначала охотился, а потом уже молился. Мне могут возразить, что многие дикари совершали моления перед охотой. Да, но это уже сытые дикари.

К пище китайцы относятся очень серьезно. На ее приготовление они переносят то эстетическое чутье, которое проявляется в их живописи, литературе и скульптуре.

Такое отношение к пище начинается с базара. Если вы придете на базар рано утром, то увидите, как тщательно торговцы подготавливают свои продукты к продаже. Простой крестьянин, принесший в двух корзинах зелень со своего огорода, раскладывает ее на лотке в отдельные пучки и кучки. Рядом стоит ведерко с водой, и он маленьким веником все время опрыскивает зелень, чтобы она выглядела свежей и привлекательной для покупателя. На китайском базаре вы никогда не увидите грязной картошки, с налипшими на нее засохшими комьями земли, или куриных яиц, выпачканных пометом. Все вымыто и разложено. Если апельсины начинают портиться, то подгнившие участки корки тщательно срезаются, а сами апельсины откладываются отдельно и продаются по более дешевой цене. То же самое проделывается и с другими фруктами. Корявых от червоточины яблок покупатель на лотках не увидит. Они лежат отдельно, позади прилавка, и продаются значительно дешевле, потому что не радуют глаз. Только бананам с черными пятнами на кожуре разрешается лежать на лотках, потому что банан только тогда достигает высшей степени аромата, сахаристости и нежности мякоти, когда начинает слегка подгнивать. Пекинские груши, маленькие, желтые и совершенно круглые, очень ценятся за свою нежность и сладость. Груши дюшес продаются только тогда, когда готовы лопнуть от сока, а тяньцзиньские груши, большие и яйцевидные, зеленые и желтые, - круглый год. Мякоть у тяньцзиньских груш грубоватая, но они очень сладкие. Зимой на севере Китая их для хранения замораживают, отчего кожура становится совершенно черной. Но мякоть такой груши после размораживания в воде становится розовой и отличается поразительной сладостью и сочностью.

В Китае много яблок разных сортов, среди которых, естественно, есть такие, которые неизвестны в нашей стране, например, так называемые ватные яблоки, с очень сладкой мякотью, напоминающей вату, или «банановые» яблоки, твердые, но тоже очень сладкие и ароматные. Еще один сорт яблок интересен тем, что по мере созревания плод меняет цвет. Китайские садоводы на каждое яблоко, пока оно зеленое или белое, наклеивают вырезанный из бумаги иероглиф, означающий или радость, или счастье, или благоденствие. Когда яблоко поспевает, оно наливается и краснеет. Его снимают с дерева, бумажку аккуратно отрывают, и на красном фоне остается белый иероглиф, который должен обеспечить покупателю то, что он означает.

На базаре много кокосовых орехов - и зеленых, то есть с молоком внутри, и уже спелых. Можно купить целую ветвь бананового дерева с плодами, причем длиной больше человеческого роста. Великолепны персики с белой и красной мякотью, абрикосы. Наполняют лотки грейпфруты и шаддоки - два родственных цитрусовых фрукта. Шаддок заслуживает двух слов. Это фрукт лимонного цвета, самый большой из семьи цитрусовых по размерам - почти небольшой футбольный мяч. У него толстая кожа, а под кожей он словно ватой набит, которую нужно отодрать, чтобы добраться до долек. Каждая долька покрыта плотной пленкой, разрывая которую повреждаешь длинные волокна с соком. Волокна слегка желтоватые или розовые и приятно горьковатого вкуса. Иногда, правда, они бывают сухие - и тогда фрукт лучше просто выбросить. Но каждая долька - проблема. Как ее открыть? После многих лет неудач я начал срезать верх эластичной сумки кривыми ножницами. Волокна сразу выходят наружу, и их можно есть, даже не замочив пальцы.