Он чувствовал себя неловко, задавая вопрос неподвижному телу, однако неловкость рассеялась, когда голос монаха зазвучал вновь.

— Меня тебе не провести, — сказал Уберто. — Едва я услышал впервые твои шаги в этой комнате, где для меня невидимо даже разложение, я понял, что ты носишь камень. В черном мраке моей слепоты я узрел его, как вспышку светила в сумерках ночи. С тех самых пор я ждал возможности поговорить с тобой наедине.

— Я не понимаю, о чем вы. Вы, наверняка, ошиблись, — сказал Гримпоу, не смея поверить, что монах мог догадаться о камне, спрятанном в льняном мешочке под камзолом.

— Я говорю о камне мудрецов, о философском камне, если тебе так больше нравится, — сухо ответил монах.

— Нет у меня никакого камня, и уж тем более философского! — возразил Гримпоу, усевшись на соседней кровати, чтобы получше разглядеть ничего не выражающее лицо монаха, почти полностью закрытое густой седой бородой.

— Сейчас я его чувствую особенно остро, не стоит тратить время, отрицая очевидное, — отрезал старец.

Брат Уберто, когда разговаривал, шевелил только губами, а остальная часть лица и тело оставались неподвижными, так что, когда старик умолкал, Гримпоу казалось, что он беседует с мертвецом.

— Думаю, вы бредите; лучше позову брата Асбена, он принесет вам лекарство, — сказал Гримпоу, чтобы закончить этот разговор.

— Весь мой бред заключался в безудержном желании обладать этим камнем, настолько безудержном, что оно свело меня с ума, — произнес Уберто.

— Я вижу, вы и впрямь потеряли рассудок, вы говорите о философском камне, словно бы о красоте дамы, которой вы отдали свою любовь.

— Если бы речь шла о женщине, я бы выражался иначе. Я всегда следовал обету целомудрия, меня не привлекали плотские услады, — сказал монах.

— Однако раз вы искали философский камень с таким рвением, что даже потеряли зрение и разум, значит, не столь уж вы были верны вашей клятве бедности. Что вы намеревались сделать с золотом? — спросил Гримпоу, пытаясь подловить брата Уберто; казалось очевидным, что раз монах смог вычислить, что у него есть философский камень, то он непременно должен много о нем знать.

— Золото — ничто в сравнении с силой Бога! — произнес Уберто взволнованно, впервые пошевелившись под одеялом. Успокоившись, он продолжил: — Было время, когда философский камень принадлежал мне, человеку с чистым сердцем способного ученика. Не было такого вопроса, на который я не мог бы ответить, секрета, который я не мог бы разгадать. Это было подобно восхождению к границам неба, как если бы я стоял рядом с Богом, наслаждаясь созерцанием вселенной, лишенной тайн, где все объяснимо и понятно, как было в начале сотворения мира.

Такое описание не показалось Гримпоу опрометчивым, ведь он сам, изучив манускрипты библиотеки, почувствовал магическую силу камня, будто в одно мгновение открывшего ему все знания человечества, уже полученные и те, которые должны быть получены в будущем. Так что не приходилось сомневаться: брат Уберто Александрийский очень хорошо знал, о чем говорил.

— Вам удалось обрести абсолютное знание? — спросил Гримпоу, глядя в окно, где вечер, окрашенный в огненные цвета, медленно опускался на долину.

— Не абсолютное, но достаточное для того, чтобы не желать ничего более в этой жизни. Пока я использовал камень, руководствуясь желанием добиться мудрости, я, не зная усталости, писал обо всем, начиная с астрологии, заканчивая арифметикой, геометрией, философией, алхимией, медициной, ботаникой, минералогией, гармонией… Самые мудрые умозаключения и самые сложные выводы были доступны моему перу — словно плоды деревьев, падали мне в руки. И всем этим я был обязан философскому камню. Он был настоящим источником моего вдохновения.

— По меньшей мере, вы стали мудрецом, я видел много ваших книг в библиотеке, — сказал Гримпоу.

— Да, но точнее сказать, что я стал мудрецом, который совершил глупость, достойную самого бездарного неуча.

— Вы в чем-то ошиблись?

— Я стал слишком амбициозным и решил использовать камень, чтобы получить золото и добиться бессмертия. Жажда остаться живым, да еще и в окружении богатств во все грядущие эпохи, и увидеть собственными глазами будущее мира, не старея телом, с течением времени сделалась моим наваждением, настолько сильным, что я поступился всеми своими принципами и верованиями.

— И что же произошло? — спросил Гримпоу.

— Камни, которые мне удавалось получить, превращались в пыль, как только я вытаскивал их из колбы. Обезумевший от своего высокомерия и жадности, я заперся в лаборатории аббатства, где проводил дни и ночи, не смыкая глаз, до того самого дня, когда, потеряв терпение и желая ускорить процесс перехода, я настолько нагрел перегонный куб, что он взорвался прямо перед моим лицом. Тогда-то я и потерял навеки божественный дар зрения.

— Я знаю, брат Асбен рассказал мне, что с вами произошло, но ведь это не более чем случайность, такое могло случиться с любым алхимиком, — сказал Гримпоу, чтобы хоть как-то утешить Уберто.