ВЫЖЖЕННАЯ ЗЕМЛЯ
Отчаянье — момент, когда умирает всякая надежда и неизбежность конца обрушивается, как удар меча, направленный прямо в шею, или горячее дуло, прижатое к виску. Если везёт, если фортуна благоволит тебе, то отчаяние будет кратким. Но везёт не всем: для некоторых отчаяние — медленное соскальзывание, разъедающее отречение, подобное тому, как возраст одолевает плоть или ржавчина — металл. Оно опустошает, отрезает всё, чем ты был, и заменяет это чернотой. Так мне говорили.
Я никогда в жизни не поддавался отчаянию. Даже во времена тяжких испытаний на моём родном мире огня и пепла, когда жар обжигал спину подобно клещам кузнеца или са'хрк, жаждущий вкусить моей плоти, шёл за мной по пятам, не верил я в то, что могу потерпеть неудачу. Надежда всегда была со мной.
Тогда я был обычной плотью и кровью, всего лишь человеком, чьи кости не срастаются за минуты, кровь не сворачивается за мгновения, а кожа не такая же чёрная и твёрдая, как оникс. Сейчас у меня глаза из огня, под стать миру, породившему меня сначала как смертного, а затем снова, во время моего превращения в легионера. Мои братья называют меня Ра'станом, а моя рота — капитаном. Сейчас этот ранг почти бессмысленен, потому что не осталось воинов, чтобы обращаться ко мне по званию. Потому я просто Ра'стан. Не просто человек — сверхчеловек, трансчеловек во всех смыслах этого слова, учитывая все преимущества, которые мне даровал отец.
Когда я был человеком, то никогда в жизни не поддавался отчаянию. Всегда верил, что преуспею. У меня была надежда.
Сейчас я космодесантник XVIII легиона, Саламандр, один из Огнерожденных, истинный сын Вулкана… и впервые в жизни я познал отчаяние.
I
Взрыв раздался на далёком хребте, осветив огромную тёмную равнину. Резкая магниево-белая вспышка превратила нашу тёмно-зелёную броню в одноцветно-серую, хотя наши глаза всё ещё пылали подобно огням кузни. Усабиус и я инстинктивно пригнулись и приготовились к предстоящей сейсмической дрожи. Хотя за последние несколько дней даже мерзкая вспышка зажигательных снарядов стала делом обычным. Или недель… даже месяцев? Время перестало иметь значение, когда мы быстро осознали, что живём в долг, а песок в наших часах близок к концу.
Те, у кого более искажённый взгляд на вещи, могли бы сказать, что нам повезло, что иметь вообще хоть какое-то время — само по себе уже удача. Но они бы ошиблись. Мы жили в аду — аду из чёрного стекла, где всё было неправильно и вело к безумию. Даже такой закалённый воин как космодесантник мог сойти с ума от такой подлости. В разных культурах для такого состояния бытия были разные названия. Я слышал, что сыны Русса называют его Рагнарёком. Другие — Армагеддоном. Мы, Саламандры — Темпус Инфернус, или Время Огня. Но я полагаю, что после многие будут называть это просто ересью.
А сейчас мы знали это как Исстван.
Мы сложили ношу, припали к земле и поползли, скрываясь за камнями и выжженными развалинами десантных кораблей. Эти военные левиафаны могли перевозить целые боевые роты и сопровождение из техники, сервов, адептов Механикум и дредноутов. А сейчас их сбили и выпотрошили, внутренности с развешенными телами гнили в пропитанном дымом воздухе. Склепы, точь-в-точь. Да и тот маленький грязный клочок земли, где мы присели, был похож на двор ненавистника машин. «Лэндрейдеры», «Носороги» и останки спидеров вместе с массивными десантными кораблями в беспорядке лежали на нашей позиции, как на железном кладбище.
Я не чувствовал себя в безопасности, несмотря на то, что между нами и охотниками был угольно-чёрный фюзеляж десантного корабля, звуки перестрелки ещё далеко, а взрывы гремели на расстоянии. Безопасности не было нигде, и когда-нибудь нас тоже сметёт волной гнева, который опустился на Ургалльскую впадину подобно облаку, в котором единственной постоянной было братоубийство невиданного масштаба.
— Не давай ему ёрзать, — сказал я Усабиусу, зная, что мой брат не позволит нашему грузу выдать позицию.
Даже в пустошах, вдалеке от Ургалльских холмов, между нами и покоем было слишком много чёрного песка.
Я обернулся и увидел, что он тихо говорит что-то успокаивающее полумёртвому Гвардейцу Ворона, которого мы несли. Десантный корабль, за которым мы прятались, принадлежал его легиону. Чёрное на чёрном — опалины от ужасного огня, уничтожившего корабль, стёрли белую эмблему ворона и с крыла, и с развороченного корпуса.
Огибая нос корабля, наполовину погребённый в тёмном песке, я старался измерить уровень угрозы за пределами нашего ненадёжного убежища.
И увидел стаю из восьми воинов в броне цвета морской волны с чёрной оторочкой по краям доспехов, вооружённых силовыми булавами, глефами и цепными клинками. Цепное оружие громко рычало, соперничая с мрачным смехом убийц и механическим лаем их зверей.
— Эскадрон смерти, — сказал я Усабиусу, который никак не отозвался. — С мастиффами. Слепь-охотников нет.
И почти почувствовал, как расслабился мой брат от последнего примечания.
Моё же настроение не улучшилось. Но ведь я мог видеть, что происходит за носом десантного корабля в небольшом овальном овраге.
Эскадрон смерти окружил ещё трёх воинов — двух в угольно-чёрной броне с белой рукой на левом наплечнике и одного в ещё более тёмном доспехе с отсутствующим шлемом, больше не скрывающим белое, как мел лицо.
Я увидел вторую группу охотников — на сей раз шестерых. С болтерами наизготовку, из того же проклятого легиона. Один нёс ракетомёт — причину взрыва, приковавшего нас к этому месту.
После нескольких мгновений напряжённого молчания Усабиус спросил: «Двигаться можем?»
Я покачал головой, приказывая ему не двигаться.