— О Боже! — изумился я. — Откуда это у вас?

Не вдаваясь в детали, Гук сказал только, что конверт с этими документами был опущен однажды ночью в почтовый ящик его квартиры в одном из домов неподалеку от Холланд-парка. Отправитель сообщил в приложенном к этим документам письме, что он сотрудник службы безопасности. Раз так, то, как нам стало ясно, ему было отлично известно, что наблюдение за жилым кварталом посольства осуществляется лишь до полуночи, и, естественно, проник в дом уже после двенадцати.

Мне не терпелось узнать, насколько точными были содержавшиеся в этих документах сведения и, самое главное, что там говорилось лично обо мне. Но я сумел ничем не выдать охватившего меня волнения и со спокойным, бесстрастным выражением лица взглянул сперва на лист, относившийся к ГРУ, после чего произнес:

— То, о чем сообщается здесь, мало о чем говорит: я ведь не знаю, чем занимаются в ГРУ. Интересно, а что англичанам известно о нас?

Я увидел, что в следующем документе почти все сотрудники лондонского отделения КГБ, в котором насчитывалось двадцать три человека, были довольно точно идентифицированы и разбиты на три группы. В первую группу входили те, кто считался «полностью идентифицированным», во вторую — «более или менее идентифицированные» и в третью — «подозреваемые в том, что они являются сотрудниками лондонского отделения КГБ».

К своему величайшему облегчению, я увидел, что меня включили во вторую группу. Это явно свидетельствовало о том, что составитель персонального списка ничего не знал о моих связях с англичанами, и объясняло в какой-то степени, почему год назад мне сравнительно быстро выдали визу. Кроме того, в документе указывалось также, в каком секторе — ПР, КР, Х или Н работает каждый из сотрудников нашею отделения. В Общем, английская разведка поработала на славу.

— Неплохо сделано, — сказал я и с этими словами вернул документ.

— Да, — согласился Гук. Так оно и есть.

Кто же все-таки решил связаться с нами и что крылось за его поступком? Первым делом мы подумали, что это было, скорее всего, началом того, что в КГБ называют игрой, а у американцев — ловушкой. Гук, придя однажды к такому заключению, уже ни когда его не пересматривал.

Никитенко, однако, как мне показалось, полагал, что таинственный незнакомец был искренен и не собирался нас обманывать, но к тому времени подмазываться к Гуку уже настолько вошло в его привычку, что он пренебрег собственной интуицией и безоговорочно согласился с начальником.

На столе Гука я увидел также и письмо от этой загадочной личности с обращенной к резиденту просьбой непременно встретиться с ним. Позже мне довелось ознакомиться еще с одним его посланием, обнаруженным мною в кейсе Никитенко и адресованным «товарищу Гуку». В письме указывалась не только фамилия резидента, но — что уж совсем удивительно — и его имя и отчество Аркадий Васильевич. На этот раз наш корреспондент подробнейшим образом описывал, какие предосторожности следует принимать по пути к месту встречи, чтобы за нами не увязался хвост, как и где следует оставлять условные знаки. Явно это был человек с богатым воображением и кому же плененный атрибутикой шпионажа. Подпись под письмом гласила «Коба». Это имя в дореволюционное время являлось подпольной кличкой Сталина и стало широко известно лишь после революции.

Попытки сотрудника английской службы безопасности связаться с советским и разведслужбами, естественно, тщательно обсуждались в резидентуре, пока, наконец, Гук и Никитенко не приняли решения не входить с ним в контакт. Такое решение руководства объяснялось двумя причинами. Во-первых, автор всех этих писем никогда не сообщал новых фактов, которые дополняли бы содержание тех первых двух документов. Что же касается аккуратно составленных и систематизированных списков сотрудников КГБ и ГРУ, то в них не содержалось никакой подробной информации, которая позволяла бы судить о степени осведомленности автора письма, тогда как лондонском отделении КГБ хотели получить ответ на конкретный вопрос: кто именно был внедрен в наши ряды. Во-вторых, предложенный этим человеком порядок организации встречи был настолько усложнен, что невольно наводил на мысль о ловушке.

В общем, адресованные резиденту письма так и остались без ответа. Но через некоторое время пришло еще одно письмо, и, как я слышал, его автор снова предлагал встретиться, причем теперь он указал и примерную дату встречи: в первых числах июля. Поскольку мне предстояло в ближайшее же время отправиться в отпуск, я решил, что лучше не медлить. Покинув при первой же возможности посольство, я заскочил в телефонную будку и позвонил по запасному номеру, которым я мог воспользоваться в экстремальной ситуации. Услышав голос в телефонной трубке, я сказал, что буду ровно в час на явочной квартире. Я был не на шутку встревожен и, естественно, нервничал. Да и было отчего. Ситуация грозила обернуться весьма драматически: судя по всему, англичанин, решившийся встать на путь предательства, не успокоится, и, если ему хоть что-нибудь известно о моих связях с его соотечественниками, я окажусь в смертельной опасности.

Джека на явочной квартире я не обнаружил, он куда-то ненадолго уехал, зато там оказалась Джоан.

К тому времени я уже полностью доверял ей, прекрасно понимая, что в соответствии с занимаемой ею должностью обсуждение с агентом или осведомителем серьезных вопросов разведывательного характера никак не может входить в ее компетенцию. И все же в сложившейся обстановке мне ничего не оставалось, кроме как обо всем рассказать ей.

— Я уверен, что в данном случае имеет место какая-то оперативная игра, которую английские службы безопасности затеяли со здешним отделением КГБ, сказал я по-английски. — Однако не мешало бы это проверить.