Две зимы — две столицы (которая из них единственная? что есть русская точка?) обозначают свои противоречия все более отчетливо.

Дуэль

…В эти дни 1825-го года Пушкин вел себя так, словно знал, что спустя двенадцать лет его в эти же дни ждут дуэль и смерть. Я не предполагаю, не могу предполагать, что он сумел тогда провидеть 37-й год (хотя много слышал и читал о чем-то подобном); это вышло бы слишком прямолинейно и потому уже ошибочно. Но тот маршрут, тот целостный сюжет, который начал намечаться у него на Рождество 25-го года, сам по себе был показателен, случайно-неслучаен — он подводил к неким отметинам в календаре, как будто заранее приготовленным.

Рождество открыло Пушкину новый звук, точечный (звезда, колокольчик); сюжет обозначился. Следующий шаг был через январь. Пущин уехал, оставил его в тишине (новой, обретшей эхо; прежняя тишина была глухой и неподъемной). Еще оставил книги: новый том Карамзина, комедию Грибоедова, переписанную от руки. Свои были — Библия, Коран, на двух языках Шекспир. Книги-камни, книги-великаны.

Все вовремя: такие же великаны встают в календаре; на дворе срединная, «двухэтажная» зима. Еще Пушкин не различает календаря, но уже вовлечен в круг истории — Карамзина был IX том, о Грозном. Пушкин еще считает себя атеистом, но уже осторожно наметил путь возвращения к вере: через Коран к Библии.

Шекспир особенно его занимает. Пушкин читает его в переводе и одновременно, тайно, в подлиннике, не зная транскрипции и выговаривая все эти th, ch, sh как тх, цх, сх. (Ошибка будет выяснена много позже, во время путешествия в Арзрум, на кавказском привале, когда знакомый офицер услышит его декламации из Схакеспеаре — Shakespeare.) Но это уже не так важно, как важен диалог и пространство, им подразумеваемое.

Драматургия классиков в своем замкнуто-разверстом мире дает уроки умножения пространства. Трещины диалога, разномыслие героев: воздух за поверхностью страницы так и рябит.

Понемногу заканчивается один Пушкин и начинается другой.

Это об Иоанне Крестителе: последний пророк ветхозаветный и первый мученик нового времени. Разрыв «по вертикали», через времена.

Пушкин помнил об Иоанне, вспоминал его на Крещение.

На Иоанна Крестителя, 20 января 1815 года, состоялось знаменитое чтение Пушкиным своего «Воспоминания о Царском Селе». Экзамен перед стариком Державиным. Странные стихи. Странная сцена: сообщение через несколько возрастов, «по вертикали», через времена — притом перевернутое: юноша старику рассказывает воспоминания. Его ведет интуиция, проникающая время. Еще стоит посчитать дни: если он читал воспоминания Державину на следующий день после Крещения, то легко предположить, что написаны эти стихи в Святки, в самый хоровод эпох.

Но это пятнадцатый год, грезы юноши, который оканчивает лицей и неизбежно заглядывает в будущее.

Что происходит с этим юношей в эти же дни спустя десять лет, когда он в ссылке, в ледяном гробу Пскова — как будто умер, но на Рождество спасся, «родился»? Прошли Святки — не знаю, участвовал ли Пушкин в гаданиях, иногда он вместе со слугами, играя, мог себе это позволить — только теперь ему не нужна такая игра: его обступили книги. В них время.

Пушкин на Крещение и далее только и делает, что читает, погружаясь в хоровод времен через слово. С чем он выходит из этого бумажного купания?

С «Андреем Шенье», монологом поэта перед казнью. Это самое известное из стихотворений, той зимой написанных. Революционное содержание этих стихов исследовала особая комиссия 1827 года, расценила их как побуждающие к бунту и приговорила поэта к очередному сроку полицейского надзора. Но здесь важнее другое их содержание, а именно — заглядывание «по вертикали», сквозь времена (этажи зимы) — загадывание возможной смерти.

Он много думает о смерти. О том же и его «Шенье». Невозможно предположить, что Пушкин писал о состоянии поэта перед казнью, имея в виду исключительно революционные призывы и сочувствие республике. Нет, на вертикальной связи времен, точно пронизанный острием (Сверчок на булавке — это о нем, в ссылке), он непременно пишет о себе, о раздвоении себя, о границе в себе, по одну сторону которой он прежний, легкий, как сверчок, а по другую — новый, перешедший некий предел и как будто родившийся заново.

У его «Шенье» новый звук, подложенный кандальным звоном.

Достаточно одного выбора темы: он точно соответствует сезону. Достаточно настроения — зимнего, «двухэтажного», с опасным смотрением сквозь времена, и того, как очевидно рисковал Пушкин, затеваясь с «Шенье».

Это похоже на дуэль — с небесами. Пока мы различаем в «Шенье» дуэль с властями.

Дуэль: мизансцена роковым образом раздвоена.

Стоит еще вспомнить, что над Пушкиным висела дуэль реальная, отложенная еще с Молдавии, — с Федором Толстым «Американцем», которую Пушкин, не скрывая, опасался: слишком серьезен был соперник.

Все вместе выговаривалось стихами о близкой смерти.

В итоге все даже слишком просто, слишком очевидно: Пушкин в январе 1825-го года затевает воображаемую дуэль и получает ее, отложенную, в те же дни 1837-го года в Петербурге.

*

О дуэли ничего писать не буду: это событие петербургское. Можно отметить пару уединение-одиночество, разведенную по этажам двух русских зим.

Пушкин очень одинок в январе 25-го года — это по сезону, это уместно во времени.