Того же 21 февраля, 1816 года. Начало движения декабристов.

24 февраля 1882 года. Началась телефонизация России.

1 марта 1861 года. Отмена крепостного права.

1 марта 1881 года. В 3 часа 30 минут по полуночи умер после покушения Александр II, царь-освободитель.

2 марта 1855 года. Умер российский император Николай I.

2 марта 1917 года. Николай II подписал отречение от престола в пользу своего брата Михаила.

11 марта (по старому стилю) 1801 года. В замке Архангела Михаила (Инженерном) в Петербурге убит заговорщиками Павел I.

Что-то последние четыре пункта уж очень мрачны. Это уже тенденция; сказывается невольное намерение собирателя, готового услышать в феврале один только революционный противуромановский тон.

И все же можно отметить общее февральское напряжение петербургской (именно романовской) сферы, той, что разрешилась в 17-м году «масленичной» революцией.

*

Еще раз: февраль — это «петербургский сезон» в Москве. Мы разбираем московские праздники и церемонии, тенденции и предпочтения, вольные и невольные. Картина революции, равно и метафизический ее чертеж, в самом Петербурге, несомненно, имеет свои смыслы и сюжеты, резоны и перспективы.

Иногда на одно и то же событие две столицы смотрят с противоположных сторон; что для одной хорошо, правильно, для другой фатальная ошибка.

Москва желает на свой лад праздновать февраль. У нее есть для него церемонии куда более комфортные, хоть и на ту же тему (встречи времен), но без душегубства и разрезания города геометрическим «скальпелем» (меридианом).

Масленица

Масленица — праздник переходящий, но он уверенно соотносится со «стационарным» Сретением. Связь между ними неслучайна. Оба праздника говорят о встрече времен, об их напряженном диалоге. По-прежнему две стороны в февральском диалоге, две точки на чертеже очевидны: Сретение соединяет Ветхий и Новый Заветы, Масленица — зиму и весну.

История Масленицы уходит корнями в глубокую древность. В день Сретения наши предки-язычники поклонялись Солнцу: жрецы Солнца совершали обряды встречи и приветствия светила, призывали тепло. А когда Солнце оказывалось в зените, сжигали куклу, сделанную из соломы, так называемую Ерзовку. Она олицетворяла дух огня и бога любви. С утра ее украшали дарами и подношениями: цветами, лентами, праздничными одеждами, носили на шесте, обходя дома и долы. К ней обращались с просьбами о благополучии и процветании. А потом сжигали (отправляли посылку с просьбами богу прямиком на небеса).

Ерзовка горела и тем прогоняла холод. Чем ярче и жарче горела, тем урожайнее впереди виделся год.

1 марта — Ярило с вилами. Вздевает зиму на вилы.

Март на нос морозом садится. Марток –надевай двое порток. Весна не установилась, еще очень холодно, спереди и сзади зима.

*

В самом деле, душе еще холодно, откуда-то с изнанки дует. От этого только сильнее желание весны. Зима уже порядком надоела, «будничный» сезон (см. выше: Две зимы) закончен. Календари, церковный и светский, в общем желании праздника вновь сходятся. Первые лучи обещают тепло, как на церковном «чертеже» года сретенский луч обещает будущее храмовое пространство лета. В эти обещания верят все; зазывание весны усиливается, ее выкликают со страстью, с перебором — так Масленица сама себя греет. Она раскрашена, как петух, цвета на ней горят не хуже огня на кукле Ерзовке. И этот перебор цвета понятен: глаза, утомленные долгой зимней белизной, согласны на пожар в цвете.

*

Внимание к цвету в принципе для Руси характерно. Даже в «пейзаже» русского шрифта Фаворский ищет цвет. У Шмелева Масленица вся идет цветными пятнами: золотая канитель, пряничные кони, блины, пылающие печи, «синеватые волны чада в довольном гуле набравшегося народа».

Идет поиск характерной праздничной формы, единой, годной Москве в качестве эмблемы. Масленица дает свой рецепт такой формы — необъятного (солнечного) блина.

Петр точит на него «сретенский» нож.

*

Голодный февраль привносит в почитание чувственность. Бог со сладостью поедаем. Это рискованное действие, которое немедленно по окончании праздника оборачивается коллизиями Великого поста (см. далее главу Птицы, рассказ «Стыд»).

Этот риск оправдывается творчеством: Москва не столько ест, сколько художествует с едой.

В советское время эту традицию сохранить было непросто. Не потому, что забыли Масленицу, просто отмечали ее немного постно, с этнографическим уклоном. Для настоящего художества нужна большая вера. Я слышал, что в одном из московских ресторанов в эти дни подавали блин в виде плана Москвы, на котором поочередно икрой, красной рыбой и селедкой были выложены: Кремль, Бульварное и Садовое кольцо. Широко, но все-таки формально.