Его появление (буквально — рождение) на Вознесение и Троицу, вослед Кириллу и Мефодию, закономерно, символично, убедительно для Москвы.

Глава одиннадцатая

Помещение Троицы

Вознесение — 22 июня

— Русская свеча — Пономарь Тарасий — Положение памятника — После потопа — Крестьянин смущен. (Полудницы) — Верхний день — Степная Троица — На посту —

«Русская свеча» — так называется колокольня на Елеонской горе, откуда произошло Вознесение Христа.

Тут вновь можно вспомнить Пушкина; литературное сознание России представляет именно его русской свечой: евангельская калька без труда налагается на Пушкина — он «наше все»; но календарю этой гиперболы не требуется, довольно одного дня рождения поэта: на Вознесение.

В календаре, оформленном как последовательность роста измерений света, пункт Вознесения и продолжающая его Троица представляют собой очередную характерную позицию: в этой точке года свет (веры) восходит из плоскости Москвы в пространство.

Эта календарная сцена расписана буквально: как взлет.

В каноническом Вознесении каждая фигура на своем месте: верующим преподают урок полета (воображаемого: в мир больший). Одновременно это подготовка к экзамену Троицы, до которого осталось десять дней, — когда возвыситься, «взлететь» потребуется каждому. Признать, понять пространство как «трехмерие» разума (число три здесь ключевое; Троица прямо указывает на этот код).

Это трудный экзамен для Москвы. Здесь Москва означает определенный тип сознания, с его характерными склонностями и привычными отторжениями. Москва больше читает о Христе. Как уже было сказано, ей комфортнее иметь дело с ментальными кальками, описаниями события, нежели быть вовлеченной в событие напрямую.

Власть слова для нее важнее власти очевидного.

Таково продолжение мотива Константинова задания, о склонности русского сознания к переписыванию южных и западных «римских» образцов.

*

В начале XIX века в России произошло событие одновременно важнейшее и странным образом остающееся вне нашего общего внимания. В 1809 году в Петербургской духовной академии начался перевод Священного Писания на современный русский язык. Слово о евангельском событии стало этому переводу (в восприятии России) синхронно. И неизбежно — через слово (кратчайший русский путь) — евангельское событие стало синхронно ее, России, и, в частности, Москвы, ежедневному бытию.

Это был великий переворот сознания, здесь — тот именно ренессансный (троический) шаг вовлечения сознания в пространство веры. Одним из следствий этой революции стала своеобразная легитимизация прозы, давшая решительный толчок качественно новому состоянию русского письменного языка. Феноменально быстрое и успешное развитие русской прозы в первой половине XIX века непосредственно связано с переводом Священного Писания — слово как будто вдохнуло воздуху, набралось духа.

И если в силу многих причин церковь «задержалась» на пороге опространствления русского сознания или, по крайней мере, отнеслась к нововведениям осторожно, то писательство, светское письмо, обретшее легитимность, напротив, сразу освоило «пространство страницы», в нем развилось скоро и успешно. Именно в этот момент светское письмо перехватило эстафету духовного поиска, толкования бытия в контексте духовном и сокровенном.

Главным персонажем в исследовании Москвы как поля смыслов, духовного ристалища, города, где совершается христианская история, стал писатель; первым был Пушкин.

Удивительно, насколько ясно он сам это сознавал. Или так: насколько ясно он это осознал в момент своего возвращения к вере, в тот поворотный 1825-й год, который мы рассматриваем поэтапно, от праздника к празднику.

Наступает ключевой момент в его эволюции — пушкинский сезон, где, как и должно быть в отношении фигуры подобного масштаба, человека-фокуса, сходится все, случайное и неслучайное. В эти дни календаря, на рубеже весны и лета 1825-го года Пушкин сам себе устраивает праздник — знаменитую прогулку в красной рубахе из Михайловского до Святых Гор. Он не просто идет на праздник — нет, он шагает прямо в пространство (прозы, и с нею русской истории, — разворачивая своего «Годунова»), понимает это и празднует показательным, ярким образом.

*

Обыкновенно свой день рождения Пушкин отмечал на Вознесение. Начались отмечания в те времена, когда он о пространстве не задумывался. Так говорили метрики; в них было записано, что он родился на Вознесение. Пушкину нравилось само слово, равно и то, что день рождения путешествовал по календарю, — его день был путник, он был подвижен, как был подвижен сам Пушкин.

Вознесение всегда электризовало его. Этот пункт в календаре Пушкин считал для себя счастливым. Его первая публикация пришлась на Вознесение, он женился на Вознесение, в церкви одноименной, огромной, округлой, в месте встречи бульваров у Никитских Ворот.