Annotation

Из жизни русских за границей.

Юргелов Тимофей

Юргелов Тимофей

Ностальджия-каналья

Под Рождество выпал снег - впервые за два года. Все знакомые ирландцы при встрече ёжились: "Вери кольд!" - "Ноу!
– убеждал он. - В Сибири холоднее: там минус тридцать" ("There are thirty degrees below zero in Siberia...").
– "О-е, вери-вери кольд", - соглашались аборигены и ещё выше поднимали плечи.

Все пастбища, холмы, газоны перед бело-желто-серыми особняками покрыла слепящая гладь. Было странно видеть зелёный буковый лес под шапками снега. Мелкая речка, переливаясь на сизых перекатах, огибала белые островки с торчащей из них почерневшей травой. Воздух был как эта сизая вода из речки - обжигал отвыкшее горло. Серые развалины замка на горизонте стали ажурнее: казалось, снегопад за сутки обглодал их больше, чем ветер и дождь за сотни лет. Узкая дорога, петлявшая между пологими холмами, слепила снежным накатом, который не спешил таять. Спортивный велосипед на трубках выскальзывал из-под седока, как живой, - он несколько раз соскочил на ноги, но в конце концов всё же упал. Сел и снова больно хлопнулся плечом о лед, не успев тронуться с места. Редкие машины, обгонявшие одинокого велосипедиста, старались объезжать его подальше и крались они осторожнее, чем обычно. С пастбищ исчез весь скот, - видимо, его убрали в хлев. Только в одном месте ему встретились жмущиеся друг к другу чёрные овцы с побелевшими спинами.

Он жадно впивался глазами в этот странный пейзаж, но видел совсем другое: пургу, висящие в молочной пустоте розоватые берёзовые перелески, жёлтый тростник вокруг заметённых озер, бурые метелки бурьяна, серое низкое небо, вросшие в снеговые барханы черные избушки. К горлу подкатывал готовый разорвать его ком. Здесь, в чужой стране, Игорь давно привык жить в этих снах наяву. И постоянно, даже когда вроде ничто не напоминало о родине, в мозгу звучала рефреном фраза: "Хочу домой..."

Раньше он смеялся над рассказами о ностальгии и не очень-то верил в тоску по родине. О чём тут можно тосковать? Что это, вообще, такое - тоска по родным пенатам? Неужели современный человек может быть подвержен этому выдуманному чувству? И вот угодил в ловушку собственного высокомерия.

На работе царила предрождественская лихорадка. Все: рестораны, монастыри, госпитали и даже Ирландская армия (не ИРА) - требовали к Рождеству индеек: "зэ мо - зэ бете" (чем больше, тем лучше). Тимми, маленький, пухлый средний менеджер, сновал между офисом и разделочным цехом с пачками заказов. Сначала с озабоченным видом, который Игорь не раз наблюдал у занятых делом ирландцев, потом с веселыми шутками о том, как много денег они заработают благодаря его ордерам, и в конце - просто отдуваясь и вытирая якобы пот со лба, словно это не они, а Тимми таскал и резал двухпудовых индеек.

В небольшую комнату согнали "генералов"* со всего планта*. Они с Пориком, Джоном, Бобби и Пи Джи* разделывали индюков, а Джимми, Джеймс и Дарен натягивали на них целлофановые мешки, взвешивали и клеили этикетки, выползавшие из "лейбл-машин". Фрозен Брайан ("замороженный" Брайан работал в морозильнике) подвозил на погрузчике всё новые партии коробок с птицей. Сначала нарастал вой электрокара, затем раздавался предупреждающий гудок, всплеск разрезной завесы из тяжелого пластика - и в цех въезжала башня до самого потолка. Брайан опускал поддон, слышался лязг железных вил о бетонный пол, и погрузчик пятился задом, издавая жалобное попискивание. Несколько человек сразу подбегали к коробкам, срывали полиэтилен, в который они были замотаны для устойчивости, выхватывали индюков и бросали их на нержавеющие столы.

На лицах рабочих было то же деловое ожесточение, что у Тимми. Стерильно белое помещение напоминало босховский ад. В углу валялись пустые коробки, мешки с отходами, скомканный целлофан. На столах и на полу были разбросаны части расчленённых индеек; к стенам, фартукам бучеров* и даже к потолку прилипли ошмётки мяса; по серому полу текла кровавая река. Сток забился, и там стояла бурая вонючая лужа. Некогда было даже очистить решётку - изредка кто-нибудь бросался к ней со щёткой, как на амбразуру, однако это не могло спасти их от затопления. Гремел чёрный "панасоник", и после каждой песни местное радио включало заставку "Джингл беллс".

Несмотря на погруженность в работу, то и дело кто-нибудь начинал подпевать и даже приплясывать на месте. Любая заминка в работе вызывала шутки и крики со всех сторон, которые из-за их скорострельности он плохо понимал, но привычно улыбался, так как и его заражали смех и предчувствие чужого праздника. Поднимет голову, криво усмехнётся ? и снова перед глазами заснеженный город, заиндевелые троллейбусы, сумрачные ёлки с огромными, уродливыми игрушками...

К концу рабочего дня руки гудели, от "Джингл беллс" уже мутило, в голове стоял туман. И тут он расслышал сентиментальные переборы "Hotel California". Усталость отступила, сладкий напев наполнил его тягучей тоской - сама собой, невесть откуда, выплыла мысль: "Возьму отпуск, съезжу домой". Сначала - как утешение в этом метании от тоски к веселью: она вспыхнула как раз на перепаде настроения - и лица далёких близких стали реальнее забрызганной кровью белой стены. Закончили работу поздно.

По дороге домой Игорь толкал велосипед, удерживая его за сиденье, и смотрел по сторонам... На огромные, словно витрины, окна иллюминированных золотым бисером особняков за низкими каменными заборами. Там в таинственной глубине мерцали серебристыми, темно-красными и синими шарами дорогие елки. В креслах у каминов сидели какие-то люди. На подоконниках горели белые канделябры, входные двери украшали хвойные венки с бордовыми лентами, почти перед каждым домом под занесённой снегом пальмой сиял электрический Санта в человеческий рост. В голове всё ещё звучал мотив "Eagles". И вдруг из этой смеси тоски, ожидания праздника и предстоящего одиночества рождественских каникул родилось твёрдое намерение: уеду домой. "Всё равно здесь работы не будет. Завтра же подойду к Стэну, попрошу отпуск. Билеты сейчас дорогие - да и черт с ним, не дороже денег. Хочу домой! Только надо всё побыстрей сделать, пока не начались их долбаные холидэйз".