Annotation
Он нашел меня через Интернет. Он, мой бывший поклонник и журналист районной газеты, который в те, юные годы, сделав мне предложение и получив отказ, сразу уехал на Дальний Восток. Долгие годы ничего о нём не знала и вот... "Ты помнишь меня?" - был первый его вопрос. И я ответила, маскируясь и проверяя адресата: "Когда-то знала парня с такой фамилией, который жил..." и указала название моего городка. И он тут же ответил: "Ну да, это я, я! Василий. Может, вспомнишь, как мы танцевали в парке, а потом я провожал тебя домой и нас всегда встречала ваша белая собачка по имени Ласка?" Да, теперь знала: это он. И написала: "Где ты теперь?" "Живу на берегу Енисея и так сталось, что ощущаю эти края своей родиной". Ну, а потом слово-за слово, и выяснилось, что скоро приезжает навестить родственников в мой городок, который недалеко от областного центра, где живу, и если я не против, то хотел бы встретиться. И была встреча. И распахнул Василий передо мной дверь в мир, который был совсем незнаком - мир жизни на берегах далекой реки Енисей.
Пирус Анна Сергеевна
Пирус Анна Сергеевна
Гость с Енисея
ГОСТЬ С ЕНИСЕЯ
Он нашел меня через Интернет. Он, мой бывший поклонник и журналист районной газеты, который в те, юные годы, сделав мне предложение и получив отказ, сразу уехал на Дальний Восток. Долгие годы ничего о нём не знала и вот... "Ты помнишь меня?" - был первый его вопрос. И я ответила, маскируясь и проверяя адресата: "Когда-то знала парня с такой фамилией, который жил..." и указала название моего городка. И он тут же ответил: "Ну да, это я, я! Василий. Может, вспомнишь, как мы танцевали в парке, а потом я провожал тебя домой и нас всегда встречала ваша белая собачка по имени Ласка?" Да, теперь знала: это он. И написала: "Где ты теперь?" "Живу на берегу Енисея и так сталось, что ощущаю эти края своей родиной". Ну, а потом слово-за слово, и выяснилось, что скоро приезжает навестить родственников в мой городок, который недалеко от областного центра, где живу, и если я не против, то хотел бы встретиться.
И была встреча. И распахнул Василий передо мной дверь в мир, который был совсем незнаком - мир жизни на берегах далекой реки Енисей.
Мы сидим возле того места, где когда-то была танцплощадка, на которой кружились с ним в вальсе, и он грустит:
– Как же всё изменилось! Ничего от прошлого не осталось. А помнишь...
И начинает вспоминать те далекие дни, когда этот парк назывался Городским садом, когда каждый вечер здесь играл духовой оркестр, когда вон на том месте был не работающий фонтан в виде круглой чаши, на краях которой сидели маленькие львята и смотрели на предполагаемые струи воды...
– Василь, - мягко прерываю его, - можно я тебя так поназываю... как в давние годы?
Улыбнулся:
– Да, конечно...
– Опустил глаза и в лице промелькнуло нечто давнее: - И даже очень приятно...
– Так вот, Василь, жизнь идёт, бежит, летит, всё течет, всё изменяется, так зачем же грустить? Я тебе рассказала о себе, а теперь расскажи-ка о том, как живёте там, на далёком Енисее?
– Да живём...
– И помедлил, поводив взглядом пробегающего мальчишку: - А вернее, выживаем. И говорю "выживаем" не для того, чтобы вызвать в тебе жалость, а потому, что...
– Он замолкает, смотрит какое-то время на детишек, пытающихся раскачаться на качелях, и я слышу: - Когда уезжал отсюда, то увозил с собой робость в душе: как я там буду?.. в чужих-то краях, в чуждой среде, в суровой сибирской тайге?
– Почему непременно в тайге? Там же есть большие города, а журналисту в них...
Он усмехается:
– А я ехал не как журналист. Сразу решил, что стану промысловиком охотником.
– Господи, почему такой крутой поворот?
– А вот так... Почему-то решил тогда... когда ты не...
– И взглянул, улыбнулся, но не продолжил.
– Решил сразу и бесповоротно: нет, не хочу быть журналистом. Надоело исхитряться, врать, подчиняться партийным "товарищам". Стану-ка человеком, который - сам по себе, чтобы никто мне не диктовал, не указывал что делать. А как раз в то время вычитал в газете, что на Енисее нужны промысловики-охотники, вот и...
– Но ты же...
– взглянула вопросительно.
И он догадался:
– Ну да, охотник из меня был так себе... лишь с батей иногда - в лес, с ружьем, но на Енисее были инструктора, вот и...
Василий снова замолк, словно вспоминая что-то, но встрепенулся:
– Ничего, выучился. А, вернее, пришлось учиться, когда забросили с собакой, консервами и мешком сухарей на несколько месяцев в тайгу. Жить захочешь, выживешь. Всё сразу пришлось постигать за четыре месяца, и кулемки делать, и костер из сырых дров разжигать, и с собакой общий язык находить, чтобы кормила, избушки рубить, путики к ним прокладывать...
– Подожди, подожди...
– замотала я головой, - ты забываешь, с кем говоришь. Я же не знаю, что значит кулёмки, путики и зачем избушки надо было рубить?
Засмеялся:
– Ой, прости, и впрямь... Ты если что, так спрашивай, а то я... Да кулёмки - ловушки для соболя, которые делаем через каждые сто, сто пятьдесят метров, а путики - тропы к лобазам... избушкам, утеплённым мхом и землёй и на высоких столбах...
– На курьих ножках?
– Ага, от медведей. А то заберутся, переломают всё, повыбросят... Так вот,
завозим в эти лобазы по девяносто буханок хлеба, другие продукты, а они разбросаны по территории охотника в восемьсот квадратных километров через каждые сто километров.
– Ой, теперь ты прости. Неужто у одного охотника такое огромное пространства?
– наивно удивилась.
– Так и есть, - усмехнулся.
– Тебе, жителю этой скученности, в которой живёшь, трудно поверить, но...
– Он встал и жестом предложив пройтись по парку, зашагал рядом: - А потом возвратился в станок... в село, на вырученные за меха деньги купил домик и зажил...