То, что убийца пятнадцать лет работал пастухом, профессионально насторожило майора Фидинеева, талантливого сыщика, обладающего феноменальной памятью, к тому же уроженца этих мест. За давностью лет пропал у людей свидетельский страх, и кое-кто вспомнил, что в тот злополучный день, уже под вечер, пастух с женой подались зачем-то в лес. Вспомнил, что на следующий день женщину видели в Вязьме, в Троицком соборе, где она ставила поминальные свечи.

Это, естественно, не улики, тем более пятнадцатилетней давности, но Фидинеев на всякий случай провел стремительную психологическую атаку, сыграв на женском самолюбии супруги убийцы-насильника, в том плане, что тот, возможно, никогда не был удовлетворен совместной жизнью, что, дескать, есть такие женщины. Прием грубоват, но тут уж было не до деликатности. И без того горящая ненавистью к мужу-насильнику женщина, что называется, сломалась, сгоряча закричав: «Это я-то?! Да вы еще найдите такую… Что б он сдох, изверг! Я ему эту девчонку не в жисть не прощу, она же ему, кобелю, во внучки годилась… Я знаю, дадут лет десять, а отсидит половину. Уже было такое на памяти. Ни черта, к стенке его! Это он, он тогда по ссоре застрелил своего сменщика-пастуха. А закапывали тело в лесу вместе. Могу показать. Пожалела тогда, изверга, на свою голову…»

…Этот случай раскрытия убийства пятнадцати летней давности настолько поразил Васю Солидола, что он тут же уверовал, пусть с изрядной долей религиозности, в неотвратимость возмездия. К тому времени он ударился в веру. Факт этот повлиял на него и с другой стороны: больше всего он стал бояться нечаянного воровства с коровьей фермы, которую охранял. Не говоря уже о других возможных проступках.

…Еще раз взглянув на застывшее лицо мертвеца, дядя Вася Солидол хотел было уже бежать в деревню, но его взгляд снова приковала торчащая рука. Она подтаяла на весеннем солнце и приоткрылась. Ему почудилось, что в уголке ладони что-то сверкнуло. Еще раз трижды перекрестившись, тыльной стороной ножа он тихонько отогнул пальцы — на снег упала белая монетка. Вася поднял ее, отер о штанину: это была не монетка, а какая-то медалька, с колечком на ободке. На одной стороне просматривался женский профиль, а на другой — нерусские буквы.

— Да это же иностранец, — прошептал Вася. — Я сразу по обличью подумал. Во, дела! — Сунув медальку в карман, он затрусил в сторону деревни, потом остановился отдышаться, еще раз посмотрел в сторону леса и по каким-то своим неведомым приметам подумал: «А лето нынче обещает быть грибным. Ох грибным…»

Уже дома, переодеваясь в чистую верхнюю одежду, чтобы идти в соседнюю телефонизированную деревню, Вася Солидол вспомнил о медальке. Карман телогрейки оказался пуст, вывернув его, он обнаружил небольшую дырку. Успел походя наорать на старуху за нерадивость, но возвращаться искать было недосуг. «Прочешу местность после звонка», — решил он.

Звонок о трупе в весеннем лесу раздался у майора Фидинеева — средних лет блондина огромного роста и такой же силы — в 13.50.

«Как всегда, бутерброд падает маслом вниз», — сокрушенно подумал он и с тоской посмотрел на 20-литровую канистру в углу кабинета. Она была пуста. А в его отделе лимит на бензин кончился еще три дня назад. Перебивались дружескими связями, а то и собственным карманом. Бензин будет завтра, Фидинеев смотрел на часы: а вдруг сегодня пронесет и не будет дальних срочных выездов. Нет, проклятый бутерброд падает в голодные времена именно маслом вниз. Он любил мудреные афоризмы, но на ум приходил всегда почему-то этот, простейший как кирзовый сапог.

Между тем его мозг, как-бы независимо от его хозяина, обрабатывал всю полученную информацию о трупе, хотя телефонные звонки трещали ежеминутно.

Телефон уже давно стал бедой майора. Вернее, телефон тут был ни при чем. Причина заключалась в свойстве характера Фидинеева: его знала в городе (как тут не прибегнуть к избитой фразе?) каждая собака. А учитывая еще его стремление к справедливости, изначальное человеческое участие и, наконец, просто мужское обаяние, майор стал для одних своего рода «телефоном доверия», для других — «скорой помощью», для третьих — «ходячим городским справочным бюро», для четвертых… Впрочем, об этой категории пока помолчим… Достаточно и этого набора, чтобы служебный телефон майора к концу дня раскалялся, словно ствол крупнокалиберного пулемета. Фидинеев злился на себя, но не мог никому отказать в совете или практической помощи.

А кроме того, у него была еще и основная работа. Удивительное заключалось в том, что эти «помехи», с одной стороны, мешали основной работе (в том смысле, что приходилось работать чуть ли не круглые сутки), а с другой — помогали.

Вот и сейчас, отвлекаясь на второстепенные звонки, он непрерывно думал о найденном трупе в нескольких десятках километрах западнее Вязьмы.

Особенно раздражал второй звонок — бывшего одноклассника Тольки Завихряева. Нынешней ночью с его мотоцикла, который, кстати, можно назвать мотоциклом лишь в минуту сильного воображения, сняли заднее крыло. Толька был в глубоком трансе и нудно ныл в трубку:

— Как же я теперь? Он мне как друг… Я ему даже имя дал — Жамочка. Жамкнешь по педали, а он уже из-под тебя, подлец, норовит выпрыгнуть.

Зная все это, Фидинеев направил к Тольке опытного участкового. Нет, тот опять звонил, интересовался, как идут розыски, достаточно ли задействовано агентов и милицейских сил. Кое-как отвязался от этой Жамочки.

«А труп этот — безнадега, висяк, — размышлял майор, — не наш труп».

Вообще к трупам Фидинеев относился как к своим законным клиентам, если так можно назвать убитых. Он даже их как бы любил, как может врач любить своих пациентов… Аналогию можно продлить, если включить в этот список патологоанатомов, но не станем продолжать эту скользкую тему.

Телефон снова затрещал:

— Это я, Татьяна Николаевна…

Она же — Танька Блеф, проходившая по делу подростков-рэкетиров. На этот раз Татьяна Николаевна трезвым, слегка плачущим голосом сообщила: ее квартиру обчистили до нитки.

— Золотая моя, ты сначала скажи: давно «сошла со стакана?»

— Вот те крест, бриллиантовый мой! В глухой «завязи» с прошлого месяца. Аж самой стыдно за бесцельно прожитые дни и трупы поклонников у ног.

— Про трупы молчи, мне и без тебя хватает. С кем сейчас тусуешься?