Меня перевернуло. И я закрыл глаза, чтобы не видеть той страшной тьмы, в которую опускался.

— Белый Брат, — шепнуло пространство. — Белый Брат…

Я замотал головой, чтобы не слышать.

— Белый Брат…

Но я только сильнее стиснул веки. Зубы. Сходить с ума — это гораздо хуже, чем умирать.

— Белый Брат! — И что-то ухватило меня сзади. Темнота светлела, делалась серой, потом зеленоватой.

И из страшного, немого болота я выплыл на поверхность.

— Белый Брат! — Плотно спеленатое тело развернулось, будто само по себе. На меня смотрел «быстрый».

— Не надо было… — выдавил я.

Он рискнул. Нырнул. Ушел так глубоко, насколько мог.

— Я шел на ваших рыб.

— Они не мои…

А потом мы всплыли. И отключились.

— Легкий Ветер, — я коснулся ладонью плеча того, что когда-то, давным-давно, едва ли не вечность назад, назвался Сергеем.

— Быстрый Рыбак. — И Антон улыбнулся, забывая, как его звали раньше.

Еще пять имен.

И три «рыбы». Ночными кошмарами они будут возвращаться ко мне. Из страшной глубины моей головы. Мой язык так и не повернулся сказать Быстрому Рыбаку, что меня действительно не надо было спасать.

Я нашел его не в каком-нибудь экзотическом месте. Таких мест просто не осталось в мире. Все истоптано, исхожено вдоль и поперек. Каждая черточка, каждая песчинка посчитана и нанесена на карту. Любая экзотика кажется уже пошлостью. Хотя понимают это немногие.

Я нашел его на окраине города.

В доме, который поддерживал нижние купола. Круглая огромная колонна, уходящая в небо.

И панорамная полоска монитора на стене показывает фермы и бетон строящегося города. Несуществующее окно. В реальный мир.

Белый Медведь посадил меня в центре комнаты. Он был рад. Только горчила немного улыбка. Грустью.

Мы пили чай. Настоящий. Не синтезированный. Где он его взял?

— Ты ведь пришел спросить про систему трех точек?

— Да, Белый Медведь. Нам нужна эта система.

— Тебя послало Братство?

— Да. Но неофициально. Это что-то вроде закрытого дела. О моей миссии знают немногие.

— Миссии. — Белый Медведь улыбнулся. — Какие красивые слова. Братство любит неофициальные дела.

— Чтобы найти тебя, пришлось постараться.

— Ну, хорошо, пусть будет миссия. Иначе все жертвы могут показаться напрасными.

— Нам нужен путь в систему.

— Это невозможно.

— Ты сделал, значит, возможно.

— Да, конечно. — Белый Медведь развел руками. — Но цена… Ты же не знаешь, какой может быть цена. Особенно для такого, как ты. Или любого из Наставников Белого Братства.

— Мы боремся с черным миром.

— Да, и нас исчезающе мало. Люди живут по другим законам. Этот мир на семьдесят процентов черный. Но даже оставшимся тридцати, огромной цифре, наша борьба не нужна. Мы экстремисты.

— Это не значит, что не нужно бороться. Белый Медведь кивнул.

— Я тоже так считал. Мы похожи на индейцев. Последние из могикан. У нас такие же имена. У нас своя правда. Но борьба уже проиграна.

— Ты стал другим. Где ты так изменился?

— В сердце, — глухо ответил Белый Медведь.

— Не понимаю.

— Я умер. Ты это знаешь. У меня не выдержало сердце. Редчайший случай на самом деле. Ребята вытянули меня из подвески и закинули в больницу. Странно, но хирурги вытащили меня.

— Все это мне известно.

— Но ты не знаешь другого. Вот тут, — Белый Медведь дотронулся до груди, — тут бьется черное сердце.

Я молчал.

— Его звали Николас Лимбе. Кениец. Погиб в автокатастрофе. И у него было здоровое сердце. В отличие от моего. Я узнал это потом. После операции.

— Ну и что? Сердце какого-то черного… Сердце не имеет цвета! Мышца…

— Я тоже так думал. Но оказалось, что это не так. В моей груди билось черное сердце, и я ничего не мог с этим поделать.

— Я по-прежнему ничего не понимаю.

— Тот, кто не подключался, никогда не поймет логики подключившегося. Ты никогда не ощущал этого… В твоей груди бьется сердце белого человека. А в моей… Я стал по-другому слышать, Белый Брат. Я стал по-другому видеть. Это чувство ритма. Мое сердце… Слышал такое выражение: «Чувствовать сердцем»?

— Ну и что?

— Я чувствую сердцем. Моим черным сердцем. Чувствую биение жизни вокруг меня. Ее ритм. И я не знаю, разум ли мой подчиняется сердцу или сердце все-таки подчиняется разуму. Я не подключался два года.