Мое настроение с каждой минутой падало, с горем пополам ответив на приветствия, я постарался выбраться из толпы поздравляющих, подошел к ближайшему столику и быстро провел пальцем сверху вниз через прейскурант. Там значились десятки коньяков, ликеров, кофе, всевозможных кексов, пирожных и фруктов. Ну, теперь моим роботам придется круто, – подумал я и мрачно усмехнулся. – Посмотрим, как они уместят все это на одном столике!

Подняв глаза от меню, я увидел, что из глубины зала за мной внимательно наблюдает мой друг Досифей. Он сидел в одиночестве и курил толстую папиросу, пуская голубоватые кольца дыма. На металлическом подносе красовалось несколько пустых рюмок из-под коньяка.

Я направился к нему, не обращая внимания на недоумевающие взгляды моих коллег.

– Рад тебя видеть! – сказал Досифей с широкой улыбкой, не вставая с места. – Ну, как ты провел время в „сердце пустыни”?

– А ты откуда знаешь о моем путешествии? – удивился я.

– Твой Эм-Эм проинформировал меня, – засмеялся Досифей. – Я ведь обещал, что позвоню.

– Этот шалопай поднял на ноги всю радиоинформационную службу, – сказал я и нахмурился. – В один прекрасный день я и впрямь разберу его.

– Он что-то предчувствует, – сказал Досифей, – намекнул мне, что сегодня утром ты вел себя довольно беспокойно, спросил, не считаю ли я, что с его стороны будет разумным пригласить врача из ихних.

– Идиот! – улыбнулся я, но в моем мозгу сразу же забибикал предупредительный сигнал. – А что с девочкой? – спросил я, продолжая прерванный утром разговор.

– Пока все идет хорошо, – сказал Досифей.

Теперь я уже мог без опаски посмотреть ему в глаза.

– Значить, операция прошла благополучно и девочка будет жить?- Надеюсь, – сказал Досифей и смущенно откашлялся. Я ткнул пальцем в меню и робот-официант принес рюмку коньяка. Мы с Досифеем чокнулись, и он сказал:

– Поздравляю тебя с высокой наградой! Я нахмурился и ничего не ответил.

Мы помолчали. Потом Досифей спросил:

– Что будешь делать дальше?

– Двух вещей я уже не смогу делать, – ответил я. – Во-первых, вернуться в мой институт, даже в качестве главного конструктора. Во-вторых, сесть за свой рабочий стол. И потому я решил взять отпуск и под предлогом, что уезжаю на какой-нибудь известный курорт, махнуть на дальний север. Поеду на север, осяду в каком-нибудь небольшом селении и буду заниматься простым делом. Например, стану учителем математики, буду учить детей сложению и вычитанию. Как знать, может, при таком образе жизни я смогу успокоиться. Может, оторванность от мира и тишина помогут мне установить подлинную причину моего заболевания. Но даже если это не удастся – черт с ним! Уеду на рудники Антрактиды и до конца жизни буду рудокопом.

– А вот я кое-что открыл для себя.

– По-моему, дорогой друг, ты идешь по неверному пути, он тебя никуда не выведет. Но ничего, действуй, развевай знамя обанкротившегося рыцарства! Пользы тут мало, но есть по крайней мере красота, как в старинной песне или средневековом гобелене. А я завтра же трогаюсь в путь.

Посмотрев на часы, я встал.

– А как же Эм-Эм? – многозначительно спросил Досифей.

– С ним я как-нибудь справлюсь, – сказал я и вздохнул-. Вернувшись домой, я первым делом решил вывести из строя Эм-Эм. Я пошел в лабораторию и поменял местами проводники слабого и сильного напряжения. Потом надел белый халат, встал возле стола спиной к электрическому табло и позвал Эм-Эм.

– Эм-Эм, – сказал я. – Подай мне наконечник проводника слабого напряжения!

Эм-Эм различал наконечники по цвету. Сильное напряжение обозначалось красным цветом, а слабое – желтым. Теперь наконечник сильного напряжения был желтый, и Эм-Эм потянулся к нему. Яркая вспышка озарила комнату, раздался оглушительный треск, запахло гарью. Глаза робота в миг погасли и стали похожи на холодные безжизненные стеклышки. Он действительно превратился в железный ящик.

Я открыл его „череп”, вынул из транзисторного электронного „сознания” памятные связи, соединяющие его с собратьями и главным кибернетическим мозгом КМ (Магнусом), а на их место вставил другие памятные связи, которые будут соединять его только с людьми и поставят в исключительную зависимость от человеческой воли. Затем я сменил перегоревшие пробки, вставил новую батарею и нажал на пластмассовую кнопку в левом ухе робота. Глаза Эм-Эм вновь засияли, их свет, казалось стал мягче дружелюбнее.

– Как ты себя чувствуешь, Эм-Эм? – спросил я как можно более безразличным тоном.- О, хозяин, – отозвался Эм-Эм своим бесстрастным металлическим голосом,- все мои системы в отличном состоянии, напряжение нормальное, в блоке памяти абсолютный порядок. Могу вам процитировать по памяти слово в слово речь первого министра на сегодняшнем митинге во дворе завода вертолетов. Только…

– Погоди! – прервал его я. – Я ведь предупредил, что не смогу приехать…

– Вы предупредили, но первый министр сказал: „Большое дело! Утро и без петуха наступит!”

– Ишь ты! – мне была безразлична вся эта суета сует, но слышать такие слова было неприятно.

„Он сделал свое дело – сказал первый министр. – Теперь слово за политикой!”

– Интересно! – сказал я с улыбкой. В сознании всплыла мысль: Скорее на север, подальше отсюда!”

– „Тем более, – продолжал первый министр, – что, по сведениям КМ Магнуса конструктора напоследок одолевают не совсем здоровые настроения, это, кстати, в какой-то мере свойственно его типу людей!”

„Деликатно сказано”, – подумал я и засмеялся недобрым смехом.