Они подошли к помещению операционной, и самые дурные предчувствия охватили Степана.

Хозяин лаборатории, облаченный в белый халат с короткими рукавами, держал единственную руку с растопыренными пальцами перед собой и ждал, когда она просохнет. Рядом стоял служитель и готовился надеть профессору на руку резиновую перчатку.

Накамура подошел вплотную к Степану.

— Вы не захотели помочь мне убедить этих тварей сотрудничать с нами, — сказал он. — Сейчас вы увидите, какой путь избрал я для достижения все той же цели.

Охранники усадили Степана Бакшеева в высокое кресло неподалеку от широкого стола, на котором высился огромный продолговатый чан, наполненный водой. Охранники встали за спиной Степана.

По команде профессора Накамура четыре служителя внесли дельфина. Он лежал на длинном куске парусины. Служители осторожно опустили дельфина в чан, закрепили ему голову и удалились.

Вдруг Бакшеев увидел Косаку Хироси. Патологоанатом вошел в операционную, неся в руках стеклянный ящик с хирургическими инструментами. Косаку Хироси увидел Бакшеева и едва заметно пожал плечами, будто давая понять, что он, Косаку Хироси, здесь ни при чем.

— Приступим, — сказал профессор Накамура, и вдвоем с Косаку Хироси они принялись колдовать над головой дельфина.

Вдруг дельфин дернулся, брызги полетели во все стороны. Накамура и патологоанатом отступили в сторону, держа в руках окровавленные инструменты.

— Что вы делаете, изверги! — крикнул Степан. — Ведь это мыслящее существо!

Косаку Хироси снова пожал плечами, профессор Дзиро Накамура что-то пробормотал неразборчиво, повернувшись спиной к Бакшееву.

Дельфин перестал биться и замер. Он совершенно не дышал.

«Если дельфин еще жив, — подумал Степан, — то находится в глубоком оцепенении. Такое состояние бывает у людей, перенесших эпилептический припадок».

Степан Бакшеев попытался подняться в кресле, но охранники взяли его за локти и настойчиво потянули назад.

Неожиданно дельфин ожил. Его движения были неестественно быстрыми, и Степан узнал в них признаки, предвещающие смерть.

Расплескав воду из чана, дельфин затих.

— Русские говорят: первый блин комом. Не так ли? — сказал профессор Накамура, служитель мыл его руку под краном.

— Вы преступник… Убийца!

— Преступление — относительное понятие. Все зависит от того, по какому кодексу оно рассматривается. Дельфины не хотели работать на Божественную Империю добром, заставим их служить нам другим методом. Небольшая операция на мозге — и эти твари становятся послушным орудием в моих руках. Они будут нести взрывчатку туда, куда им будет приказана. Следующим на этом столе будет Фаситор, затем — Фист-кых. И они начнут работать на Империю безо великих бредовых идей о благе для всего человечества. Честное слово, Бакшеев, если б я не был уверен в том, что первым на Земле установил контакт с дельфинами, то считал бы их вашими учениками. Дельфины агенты красных! Неплохо для газетных заголовков, не правда ли?

Профессор Накамура улыбался.

— Вы чудовище, вы недостойны называться человеком!

Степан Бакшеев рванулся с кресла и облепленный повисшими на нем охранниками бросился к профессору Накамура. Профессор попятился, Степан был страшен.

Кто-то из охранников ловко ударил Степана ребром ладони по шее, и он потерял сознание.

Капитан яхты, арендованной Адольфом Гофманом-Таникавой для берлинского корреспондента, принял своего пассажира в небольшом рыбачьем поселке, лежащем на тихоокеанском побережье острова Сикоку. Когда Генрих Раумер оказался на борту, капитан, малоразговорчивый, угрюмого вида, кряжистый японец, вывел яхту из бухты Сусаки, прошел миль пятьдесят к осту, потом повернул к югу, оставив за кормою мыс Мурото.

Потом он еще не раз менял курсы и весь день беспокойно оглядывал горизонт, успокоившись только ночью, когда передал штурвал помощнику, хромому, с изрытым оспой лицом, корейцу. Третий член экипажа яхты, моторист, почти не вылезал из машинного отделения, где споро суетился на редкость сильный двигатель и уносил элегантную яхту в беспредельные просторы Тихого океана.

Весь день Генрих Раумер провалялся на койке в тесной каюте, которую капитан отвел своему пассажиру. Он пытался уснуть, но сон не приходил… Раумер знал, кто командует отрядом подводных лодок, идущих из далекой Германии. Мысль о встрече с единственным братом, да к тому же с близнецом, не давала Раумеру покоя. Как и у многих немцев, сентиментальность, связанная с культом семьи, домашнего очага, патриархальных традиций, была и отличительной чертой Генриха Раумера-Шрайбера тоже.

Пытаясь отвлечься, он вновь возвращался к синей коленкоровой папке, содержавшей самые разнообразные сведения о дельфинах. Ведь не исключено, что ему, разведчику, придется вступить в сложную психологическую игру с этим профессором Накамура. Поэтому чем большую проявит Раумер эрудицию по части дельфинов, тем лучше. Да еще присутствие этого русского, о котором сообщает Косаку Хироси… Раумер работал в России, долго жил в Прибалтике, и он знал, как трудно работать с русскими, невозможно заранее, с большой точностью рассчитать их поступки.