«Так долго не продержаться», — подумал капитан.

…Он закрыл глаза, и когда снова открыл их, госпитальная тишина оглушила капитана Волкова.

Он снова был в Бриссене.

«Я должен был ожидать этого, — подумал капитан. — Как-то не думалось раньше, но, вероятно, подспудная мысль оставалась, мысль о том, что и меня судьба может подвергнуть такому испытанию. Впрочем, зачем я им? Разве мало здесь своих штурманов и капитанов? Много, даже излишек есть, и уходят они плавать под чужими флагами, у них это в порядке вещей… Нет, не капитан Волков им нужен, а советский капитан Волков, русский человек, изменивший родной земле… А моя личность, моя судьба — для них величина бесконечно малая, еще один эпизод в пропагандистской войне, операция местного значения, не больше…»

Он взял сигарету из пачки, оставленной Коллинзом, и закурил.

«Хорошо, — подумал капитан, — пусть козыри у Коллинза крупные, пусть мне могут не поверить и я буду осужден. Готов ли я к этому? Вынесу ли наказание? Ведь пойди «Кальмар» южным проливом, мы бы давно сдали улов и сейчас промышляли бы снова. Но ведь никто не знал, что на пути траулера… Да, никто не знал. А ты обязан был предугадать это, капитан Волков. Просто все, капитан. Сейчас ты русский человек, и за этим определением ой как много стоит… А отними у себя родину, дай ее отнять, и нет тебя больше — ни русского, ни человека».

Лежа на койке в портовом госпитале Бриссена и глядя в потолок широко раскрытыми глазами, он вспомнил, как встретил Бориса Стрекозова в Гавре, откуда перегонял траулеры, построенные для нас французской фирмой. Этим занимаются обычно ребята из перегонной конторы «Мортрансфлот», но у них не хватало людей, вот и обратились за помощью к промысловикам. Словом, капитан прожил в гаврской гостинице уже с неделю, когда в баре к нему подошел один и спросил:

— Скажите, месье, вы не из России?

Капитан ответил утвердительно.

— Мне кажется, вы учились в мореходном училище. Ваша фамилия Волков?

— Верно, — сказал капитан. — Вы угадали…

— Нет, я просто узнал вас… А вы… ты не помнишь меня, Волков?

Капитан внимательно посмотрел на него. Одет прилично, худощав и подтянут, ничего примечательного, потом капитан понял, что в гражданской одежде никогда раньше его не видел, потому и не узнал сразу; глаза, правда, странные, просящие глаза.

— С радиотехнического я, Борис Стрекозов, помнишь, в мореходке в самодеятельности участвовал…

— А-а… Помню, — сказал капитан. — Плясун.

— Верно, — обрадовался Стрекозов. — Сядем в углу, выпьем за встречу. Не побоишься?

Капитан пожал плечами и направился к столику. Он подумал, что и пьет-то со Стрекозовым как с иностранцем… Молчание затягивалось, и капитан наконец спросил:

— Живешь-то как?

— Неплохо. Работаю экспертом в электронной фирме. Женился на дочери одного из директоров, он тоже из семьи русских эмигрантов… Сейчас еду в Штаты, в командировку, жду «Эль-Франс», в рейсе буду проверять на нем электронное оборудование. Вообще, Волков, здесь можно развернуться, имей только голову на плечах да крепкие руки…

— И дядю, — добавил Волков.

— Как? — не понял Стрекозов.

— Родственничков, говорю, богатых по линии жены надо иметь. Таких, как у тебя.

— А, конечно, они помогли мне, — сказал Стрекозов. — Но только здесь для делового, поворотливого человека, который знает, чего хочет, для такого здесь все условия, не то что у нас…

Он так и сказал «у нас», Волков отметил это и усмехнулся. Но Стрекозов по-своему понял это.

— Только не подумай, что я агитирую, а то, чего доброго, врежешь и для себя только неприятностей наживешь…

— А ты и не агитируешь вовсе, — сказал капитан. — Разве что за Советскую власть?

Стрекозов опять недоуменно поглядел на Волкова, но не стал допытываться.

— Оглянись, — сказал капитан. — Ты и без моей помощи синяков себе наставил.

Стрекозов повернулся к зеркальной стене.

— Видишь? Глаза у тебя, как у побитого пса. Жалкие. Такими и останутся до конца.

Стрекозов взболтнул виски в стакане:

— Шутишь… Да, тебе это можно. А здесь шуток не любят. Так-то, земляк…

«А какие сейчас глаза у меня?» — подумал капитан.

Он опустил веки, словно боясь увидеть свои глаза и прочесть там нечто такое, на что не имел права.

«Я будто стыжусь… А есть ли для этого основания? — спросил себя Волков. — Да, уже то, что дал загнать себя в ловушку… Почему я не остался в море, там, где остались мои ребята? Но ведь на Овечьем острове я оказался помимо воли, и надо было выжить ради истины, ради того, чтобы люди узнали, что произошло в ту ночь… Случись все по-другому — я последним ушел бы с корабля или не ушел бы вовсе, будь хоть какая-то моя вина в том, что корабль попал в катастрофу. В этом я могу поручиться перед самим собой. Но что я должен сделать сейчас?»