Захаров деловито кивнул головой.

…В последний вечер от имени Президента Австрийской республики в честь высокого гостя был дан прием в Шеннбруннском дворце. На приглашениях с тисненым гербом, которые и мы, журналисты, нашли в своих номерах, была указана форма одежды – фрак, то есть двухвостый черный пиджак, кружевная рубаха, белая бабочка и белый жилет. Чертыхаясь, мы отправились по указанному адресу, где можно было взять напрокат это хитроумное обмундирование за счет австрийского правительства.

Добравшись не без опоздания до дворца, пройдя, скорее пробежав по анфиладе роскошных и тысячи раз описанных залов в направлении главного чертога, мы со смущением обнаружили, что никто из ближайшего окружения Хрущева, включая Косыгина и Громыко, и не подумал выполнять указания протокола. Прохаживаются себе в обыкновенных темных костюмах. Белые рубашки. Тусклые галстуки. С трудом узнав в подошедшем к нему «пингвине» меня, Аджубей ехидно усмехнулся.

Но где же сам виновник торжества? В самом центре Главного зала. Вместе с хозяином приема. Если бы не фрак на президенте Шерфе да не переводчик за спиной у каждого, их, сидящих в низких мягких креслах, можно было бы принять за двух зажиточных крестьян, вдоволь поработавших в течение долгого летнего дня и теперь отводящих за чаркой душу в неторопливой беседе.

И вокруг – опять же – никакого оцепления, никто никого не теснит… Подходи любой из гостей, садись, если хочешь, рядом. Слушай, что говорят. Я подошел, послушал. Что-то записал в свой рабочий блокнот. Потом процитировал это в очередном репортаже.

Непритязательность поведения главных персон, дисгармонировавшая с пышностью окружающей обстановки, каким-то гипнотическим образом действовала на основную массу гостей, а их, наверное, было не меньше тысячи.

Народ попадал сюда основательно разогретый по дороге напитками и закусками, которыми изобиловали залы, и вдруг натыкался с ходу, словно на стеклянную невидимую стену, на эту идиллию. Сразу стихали гомон, смех. Люди чуть ли не на цыпочках обходили сидящую в центре пару, замедляя, как на демонстрации, шаг и оглядываясь. В первую очередь, конечно, на Хрущева. Слишком уж не вязалась эта безмятежность с ходячими представлениями о его взрывном темпераменте и трюках, которыми изобиловало его поведение в зарубежных поездках.

Вспоминался Блок:

Ведь людям свойственно считать, что их счастье и благополучие зависят от сильных мира сего, а тем стоит только постараться…

На следующее утро, в день возвращения в Москву, Вена познакомилась еще с одним Хрущевым.

Дело было за прощальным обедом, который на этот раз давал вице-канцлер Австрии, социалист Брунно Питтерман. Визит советского вождя, даровавшего Австрии свободу от оккупации и независимость, завершался на хорошей ноте, и настроение у гостей и хозяев было приподнятое, поведение раскованное. Все мы, высокий гость, члены делегации, сопровождающие журналисты, хозяева сидели за одним овальным столом, и главные действующие лица были у меня как на ладони.

Питтерман произнес длинную приветственно-прощальную речь, выдержанную в слегка шутливом тоне, и, прежде чем заключить ее тостом, преподнес Хрущеву подарок с намеком на его хорошо известное хобби – охотничью двустволку знаменитой австрийской марки, которую он протянул ему через стол.

Никита взял ружье и вдруг прицелился им, к изумлению, если не к испугу всех окружающих, прямо в вице-канцлера.

– Охотиться будем не на лосей, – сказал он голосом человека, которому надоело быть паинькой, – а на социал-предателей.

И далее последовала получасовая тирада на эту тему, суть которой вряд ли есть смысл передавать. Питтерман под дулами подаренного им же ружья ответил в том же духе. И далее началась довольно эмоциональная перебранка на тему, кто кого скорее закопает – коммунисты социал-демократов или социал-демократы – коммунистов. И если Брунно, считавшийся теоретиком своей партии, еще пытался прибегать к каким-то наукообразным формулам и цитатам, то Хрущев резал правду-матку, как человек, которого «ученостью не обморочишь».

В какой-то момент Лебедев, помощник Хрущева по идеологии, глянул в нашу, журналистов, сторону и показал жестом – записывайте. Мы стали, что было можно, записывать, легче было, естественно, с Питтерманом.

Кончился диспут тем, что два толстяка двинулись в направлении друг друга и при столкновении обнялись.

Захаров давно уже посматривал на часы. Конечно, премьеры часов не наблюдают, но…

Мы со всех ног побежали к заранее расписанным машинам. Выпадешь из кортежа, не успеешь к поезду.

На бегу Лебедев собирал у нас записи. Я, не дрогнув, отдал свои, твердо уверенный, что моих каракулей все равно никто не разберет. Через пару дней после возвращения Хрущева домой отчет об этой дискуссии появился в «Правде». Читать его было одно удовольствие – так складно и доходчиво излагали оппоненты свои мысли и так очевидно стало, что историческая правда на нашей стороне. В сноске было сказано, что отчет подготовила пресс-группа при председателе Совета министров СССР, а это значило – Лебедев, Аджубей, Сатюков, Харламов…