— Что-нибудь покрепче! — повелела она.

Иван Данилович и тут оказался на высоте, моментально изготовив дозу, вполне пригодную для данной обстановки. Маргарита Александровна осушила залпом, глотнула на закуску порцию кислорода и объявила тем же деревянным голосом:

— Все. Я в полном порядке.

— Что-нибудь серьезное, если не секрет, — допытывался Сухарев, не впадая вместе с тем в назойливость. — Не могу ли я?..

— Ах, Иван Данилович, — с чувством сказала она, перемещаясь к столу. — Я человек из прошлого. Всем моим болячкам не менее четверти века. А тут радость, доставленная прямо с того света, хотя и с явным опозданием. — Голос ее постепенно обретал прежнюю упругость, и кончила она уж вовсе на мягкой ноте: — Впрочем, прочтите сами. Я вас прошу, — добавила она, заметив его смущение.

Сухарев послушно склонился к торшеру. Листок упрямо принимал форму кулька, способного вместить в себя все горести мира. Иван Данилович, преодолев угловатость бумаги, побежал глазами по строчкам.

— Читайте вслух, — потребовала Маргарита Александровна.

Перед ним было довольно длинное послание, лишенное предлогов, отчего текст коробился, как ржавое железо на ветру.

Нечто тепленькое пощекотало и даже остро кольнуло Ивана Даниловича в пятку. Он чувствовал, что приобщается к великому круговороту природы и ее метаморфозам. Разве не мог он, читая вслух, сознавать себя полноправным соавтором этого покоробленного грохочущего на ветру текста? Все же добросовестности научной ради следовало задать по меньшей мере два контрольных вопроса.

— Кто такой Игорек? — так прозвучал вопрос номер один.

— Игорь Александрович Пашков, мой старший брат, пропавший без вести в сорок третьем году, — таким был ответ, покорный и столь же безрадостный.

— Он погиб в Берлине в сорок пятом году, наших войск тогда еще могло не быть, значит, он был разведчиком, да? — вопрос звучал явно перестраховочно, тем не менее его следовало задать для чистоты научного эксперимента.

Маргарита Александровна кивнула. Сухарев с опозданием на четверть века спохватился: ах, ведь еще тогда, в сорок пятом, шел разговор: старший брат, полиглот, был в Испании… Он-то всегда ее Коркиной про себя считал, а это лишь среднее имя, до того была Пашкова, после Маргарита Вольская.

Иван Сухарев захлебывался в отвлекающих словах, лихорадочно пытаясь сообразить, как бы ему поблагороднее шмыгнуть в кусты.

Ему суждена в этом доме скудная вторичная роль — быть вечным вестником. Снова он несет сюда беду, во всяком случае, осколки старых бед, все еще способных впиваться в сердце.

— Игорек, мой Игорек, — начала безрадостный плач Маргарита. — Ты сегодня воскрес, словно в дом пришел. Где же ты пропадал, под каким камнем? Кто же камень твой приподнял, Игорек ты мой, старший брат, как тебя ревновала, а дотронешься, вся дрожу. — Маргарита Александровна с высот плача кругами спускалась к обыденной звуковой прозе. — Ты же умным был, богатырским, все на свете знал, а стихи писал даже на испанском. Ему так легко все давалось, словно он жил играючи и получал от жизни одни радости. С тридцать восьмого года после Испании никаких вестей, пока не пришло извещение: без вести пропал. Простите, Иван Данилович, вы от этого далеки, я понимаю, но нынче действительно его воскресение, давайте выпьем за нашего Игорька.

— С удовольствием, — ответил он быстрее, чем следовало, подивившись ее проницательности, и при этом покосился на грани черного своего «дипломата», мирно выглядывающего за косяком и не ведающего, что именно ему на сегодня уготована роль могильной плиты — стоит щелкнуть замками и крышку распахнуть…

Иван Данилович мгновенно произвел в уме несколько геометрических построений. Первая линия протянулась от него к полковнику Куницыну: первичный источник информации. Вторая линия шла по телеграфным проводам от некоей Валентины к Маргарите Александровне Вольской: завершающий информацию адресат. Недостающее звено — Куницын — Валентина. Помнится, он нынче же собирался обрадовать вдову, это и есть она. Пробелов в построениях не осталось, тем больше шансов быть разоблаченным.

Но черт возьми, проще простого перекрыть источник информации. Договориться с полковником Куницыным! И концы в воду!

Потом я скажу ей, великодушно решил он, но сегодня нет. Сегодня я не имею права. Она ни о чем не догадывается, тем лучше. Я не хочу, чтобы ее благодарность была вынужденной, будто я сам на нее напросился, придя в ее дом. Не все ли равно, кто привез эти протоколы: Иванов, Петров, Сухарев?

А острый укольчик не уходил из пятки и повторился вновь. Вот оно! 30 марта — с самого утра он думал об этом дне. Тут и там 30 марта, в один день она потеряла мужа и брата. Разлетаются осколки, впиваясь в память, я правильно решил, остаюсь в стороне. Может быть, когда-нибудь потом, где-то в другом месте, да и то лишь в том случае, если она сама захочет узнать, кто тот человек, приподнявший плиту забвения.

Под эти гармоничные мысли Сухарев переглянулся с Маргаритой Александровной, пригубил, закусил наскоро бутербродом, приготовленным им же для сбежавшей Марины.

Но вот гармония подошла к финалу. Сухарев поднялся с устремленным видом:

— Едем на вернисаж!

— Какой вернисаж? — Маргарита Александровна удивленно огладила руками сверкающий свитер. — В самом деле мы куда-то собирались. А ведь надо искать себя в себе. Я откроюсь вам, Иван Данилович. Сегодня ночью мне был сон, тот самый, который в телеграмме и который в руку. Я вскочила и тут же побежала на угол звонить Валентине, но она мне не поверила и даже смеялась, а теперь, как видите, кается.