– Но ты же видишь – я тоже все знаю, Одри Шараф. Андре рассказал мне. Он знает абсолютно все. И про статью, и про поджег. И даже про Сережу. Тебе не спастись, – добавила я, стараясь придать своему выступлению максимальную убедительность. Одри вдруг затрясло, словно в лихорадке, и она вскинула пистолет. Все. Я доигралась. Ей теперь нечего терять, и сейчас она выстрелит. Ей все равно. Она только хочет разделаться со мной.

– Но… как? – жалобно спросила она, и в выражении ее лица промелькнуло что-то беззащитное, детское и в то же время безумное, что-то от маньяка. – Это невозможно! О господи, надо было действовать более предусмотрительно! – Одри отвернулась и принялась лихорадочно мотать головой в попытке – явно безуспешной – понять произошедшее. Она окончательно свихнулась – от страха. Внезапно Одри повернулась и бросилась ко мне. Она схватила меня за плечо одной рукой, а другую – с пистолетом – приставила к моему виску. И вдруг Одри принялась трясти меня, как набитую опилками куклу. Ее когти, как острые ножи, впились мне в плечо, и я закричала от боли. – Он убьет меня! Что же теперь делать, ты не понимаешь, чего ты натворила, идиотка? Зачем ты пришла сюда сегодня? Я тебя ненавижу, ненавижу!

Одри паниковала – и в этом было мое небольшое преимущество, во всяком случае, до того момента, пока эта чокнутая не нажмет на спусковой крючок. Дуло пистолета она с упоением вдавливала мне в кожу. Но мне вдруг стало все безразлично. Я устала бояться.

– Отпусти меня, ты, свихнувшаяся сука! – отчеканила я для разнообразия – на русском. Боль от впившихся в мои плечи когтей была ужасной, но она и отрезвляла, придавала силы. Звуки русской речи, кажется, загипнотизировали Одри. Она замерла на месте, сверля меня глазами. – Отпусти!

– Отпусти ее, наконец! – раздался голос из-за ее спины, и страшный удар кувшином по голове заставил Одри ослабить хватку. – Господи, прости! – Николь стояла и смотрела, как пошатнувшись, Одри сначала раскинула руки, а затем обернулась к кухне, одновременно приложив холодную рукоятку пистолета к месту удара. Я испугалась. Как она еще стоит на ногах? Что, если этого недостаточно, чтобы остановить ее? Но вот Одри сделала неуверенный шаг назад и споткнулась о край шелкового ковра, на котором стоял кроваво-красный диван, мой необитаемый остров.

Раздался выстрел, и тело Одри мешком рухнуло на пол. Выстрел в потолок был последним, что сделала Одри перед тем, как потерять сознание.

Когда приехала полиция, мы с Николь сидели на полу, обнявшись друг с другом, и рыдали. Неподалеку от нас, крича и брыкаясь, лежала связанная ненадежным бытовым скотчем невеста Марко, светская львица и совершенно чокнутая, больная на всю голову – для нас с Николь это было очевидно – Одри Шараф. Пистолет лежал в другой стороне комнаты. На полу валялся, засыпав паркет белым крошевом, кусок штукатурки, отстреленный Одри во время ее случайного выстрела.

– Кто эта женщина? – Это был первый вопрос, который задал мне полицейский.

– Свихнувшаяся сука, – прорычала я по-русски и попросила забрать у нее из кармана мое обручальное кольцо. Когда полицейские попытались поднять Одри, она закричала и завыла, как пойманный в ловушку койот. Она орала с удесятеренной силой, не реагируя ни на какие просьбы полиции. Звук был страшным и парализующим, даже бригада полиции застыла в немом изумлении. Так смотришь на лавину, которая летит на тебя, и ты знаешь, что оставаться на месте смертельно опасно и нужно убираться подобру-поздорову, но что-то удерживает, и ты завороженно смотришь на безумие природы, пока не накроет с головой.

Одри увезли, нас с Николь тоже. Врачи «Скорой помощи» осмотрели нас и вкололи мне что-то в плечо. Я плохо реагировала, толком не отвечала на вопросы, то и дело норовила снова начать рыдать. Шок, сказали они.

Андре нашел меня в полицейском участке через несколько часов. Я не знала точно, который шел час, но за окном уже стемнело. Николь уехала, а я сидела в коридоре одна. Просто сидела, подтянув ноги на стул прямо вместе с обувью. Я обнимала колени, уткнувшись носом в руки. Закрыв глаза, пыталась осознать волнующую, кажущуюся невероятной мысль. Ее поймали и увезли. Я свободна. Жива и свободна. Я не знала, что мне делать и куда идти. К тому же я смертельно устала. Полицейские проходили мимо меня, но с расспросами не приставали, хотя и косились. Мои показания уже занесли в дело, и я им была не нужна.

– Ты цела! Господи, я тебя сейчас прибью, – закричал Андре, увидев меня, – бледную немощь, скрючившуюся на неудобном стуле в позе зародыша. – Ты зачем ушла из отеля?

– Андре! – всхлипнула я, безвольно позволяя ему завладеть моими руками и губами, давая ему возможность убедиться не на словах, а на деле в моей целости и сохранности. Андре не останавливаясь, осмотрел меня всю – с ног до головы. Врач, он же врач, вспоминаю я.

– Так это была Одри? Скажи мне, что она с тобой сделала? – Андре стоял с таким уставшим видом, словно не спал неделю и, пожалуй, только что вышел из запоя. Под глазами темнели круги, он был бледен и измотан. В нем не угадывалось и следа от его привычной легкости, во взгляде же не осталось ничего, кроме страха. Я ждала от него насмешливых шуток, соскучившись по его беззаботной любви, но Андре крепко держал меня за руку и смотрел на окровавленную фалангу пальца моей руки. Я вспомнила, как Андре, все же являясь европейцем, надел кольцо на мою левую руку. В России так носят кольца только вдовы, и, когда я подумала об этом, мне стало не по себе.

– Ничего. Она ничего со мной не сделала. То есть она, конечно, чуть не убила меня пару раз, но…

– Только не говори, что теперь все позади, – процедил Андре, зло глядя в сторону двери.

– Почему? Ведь все же позади? – Я испугалась, и Андре понял это с опозданием.

– Нет-нет, не волнуйся. Несомненно, все кончено, все позади. Господи… Я просто пытаюсь осознать случившееся и… это сложно. Одри, серьезно? Женщина в парандже? – Андре беспомощно посмотрел на меня, и я протянула руку, убрала спутанные темные волосы с его лба. – Расскажи мне все. Ты уже говорила с полицейскими?