Руки были помыты, по мнению хирурга, недопустимо быстро. Но он промолчал.

– Садитесь.

– А больно не будет?
– храбрец-матрос, не побоявшись вспыхнувшего картуза с порохом, несколько устрашился непонятного доктора женского пола.

И вдруг совершенно неожиданно для всех присутствующих, кроме того, что с повязкой на глазах, женщина улыбнулась.

– Делать так, чтобы пациенту не было больно - часть моей работы.

Трое матросов переглянулись. Пирогов чуть поднял бровь.

– Итак, Николай Иванович, сейчас я...
– тут женщина-врач замялась, с очевидностью подыскивая слова, - наведу на больного очень крепкий сон, поскольку мне нужна неподвижность...

– По-русски называется наркоз.

– Благодарю... теперь поглядим... ага... Николай Иванович, ну как же вы говорили "глаза выжгло"? Наружная оболочка сильно пострадала, верно; также... цветная оболочка...

– Радужная, с вашего позволения.

– Да, спасибо... но ведь хрусталик практически не затронут! И... задняя стенка... ну, вы понимаете... и нерв зрения целы полностью...

Пирогов уже не решился прерывать.

– Тут всего-то работы на... э-э-э... от получаса до целого часа. И еще хорошо бы подлечить ожоги лица. Лоток сюда!

Дальше на глазах потрясенного Пирогова страшная почерневшая роговица отпала; вместо нее начала нарастать нормальная. Иностранка то коротко задумывалась, то двигала в воздухе пальцами, то опять застывала. Потом вдруг обуглившаяся кожа превратилась в нормальную. Наконец, женщина разогнулась.

– Ну вот. Гляньте.

Глядеть было, собственно незачем. Бессмысленный взгляд, что и положено при наркозе, расширенные зрачки, но... полностью целые глаза. Как? Единственное слово, что приходило на ум Николаю Ивановичу, было "колдовство".

Тем временем женщина-врач стала раздавать команды:

– Наркоз продлится еще час. Потом пациент будет просто спать. Шести... нет, лучше восьми часов сна хватит на полное заживление. На это время, - и тут в голосе появилась уже знакомая присутствующим сталь, - никому к больному не подходить на расстояние ближе десяти сажен. Никому, кроме вас, Николай Иванович, меня, само собой, а также тех, кому я разрешу.

Пирогов наконец-то пришел в себя. И высказал то, что, по его мнению, было главным:

– Марья Захаровна, голубушка, научите!

Женщина улыбнулась грустной улыбкой, совершенно не вязавшейся с молодым лицом.

– Николай Иванович, вы сами не знаете, о чем просите. Позже я расскажу вам подробно, в чем тут препятствия, но главное из них: я не знаю, есть ли у вас способности к этой науке. Не обижайтесь: у меня на родине едва ли один человек из полутысячи имеет таковые. Хотя при вашем знании анатомии курс обучения занял бы совсем немного: лет пять, не больше. Ладно, оставим это на время. Унесите этого матроса на койку. Теперь займемся пострадавшей рукой...

Выражение лица матроса с перебинтованной рукой (он выбросил пылающий картуз за борт) сменилось: вместо страха в нем появилась надежда.

Пирогов вглядывался изо всех сил. Зрелище для любого, не связанного с медициной, было жутковатым.

Повязка была снята и полетела в услужливо подставленный таз. Туда же отправилась обугленная кожа, обнажив систему скрюченных связок, сухожилий и суставов. Врач, прищурившись, направляла то один палец, то другой на пораженные детали анатомии, и те на глазах заменялись новыми.

Пирогов совершенно потерял счет времени и очнулся лишь, когда прозвучал женский голос:

– Полный порядок. Теперь те же меры по недопущению посторонних. Повязку на кисть, дабы обеспечить ее неподвижность. После наркоза сон; на полное заживление понадобятся часов десять. Он может проснуться раньше времени - так пусть до срока кистью не шевелит. Теперь ожоги...

Прошел час. Еще двое пострадавших от огня мирно почивали в своих койках. А в кабинете Пирогова шел напряженный разговор.

– Марья Захаровна, дорогая, то, что вы сделали с глазами бедняги Федосеева - истинно чудо господне. Я и представить себе не мог. Да еще та рука... Христом-богом клянусь: хотел ее ампутировать. Ну, не в моих силах спасти такую... такое... короче, вы сами видели. Будь на то моя воля, сей же час принял бы вас на должность зауряд-лекаря, а то и кого поболее. Но есть к тому препятствие.

Магистр магии жизни умела держать себя в руках. Во всяком случае, в ее голосе звучало лишь вежливое любопытство: