— У-у… пакость… — ворчал он. — Было бы что жалеть! А то земля не родит, кругом ни души, заработков никаких, а чего солнце не выжжет, то смоет водой. Не для того же мне тут оставаться, чтоб на мне разживались воры.

Он в самом деле обозлился: плюнул в сердцах, пнул ногой сломанные ворота и размашисто зашагал к мосту, не оглядываясь назад. По дороге он встретил двух немцев-батраков; весело разговаривая, они шли ночевать к нему на хутор. При виде Слимака немцы умолкли, но, едва разминувшись с ним, негромко засмеялись.

— Стану я зимовать с такими стервецами, как вы!.. — буркнул Слимак. — Пусть только малый мой вернется из тюрьмы да поправится баба, я на край света уйду, лишь бы глаза мои вас не видали…

В ясном небе загорелись звезды; из-за леса выплыла луна. За мостом мужик свернул налево и вскоре остановился возле колонии Хаммера.

У ворот послышалось покашливание, там чернела какая-то тень.

— Это вы, пан учитель?.. — спросил Слимак.

— Я. Ну что же, решили продать землю?

Мужик молчал.

— Может, это и к лучшему… Да, пожалуй, к лучшему, — говорил учитель. — Один вы на этом клочке много не навоюете: очень уж вам не везет, а так — хоть других выручите.

Он оглянулся по сторонам и прибавил понизив голос:

— Но у нотариуса вы поторгуйтесь с Хаммерами, ведь вы им оказываете услугу. Как только они с вами уладят это дело, Кнап отдаст свою дочь за Вильгельма, выплатит ему приданое и даст им еще денег в долг. Иначе в день святого Яна Гиршгольд выгонит их и продаст ферму Гжибу… На тяжелых условиях они заключили контракт с Гиршгольдом.

— Это, стало быть, Гжиб хочет купить колонию? — спросил Слимак.

— А вы думали кто? — сказал учитель. — Гжиб покупает для сына… Иосель уже с месяц тут шныряет, и, бог знает, чем бы все это кончилось, если бы вы не решились продать свой хутор.

— Гжиб? — повторил мужик. — Да лучше мне черта иметь соседом, чем эту холеру! И сто немцев так не доймут, как этот старый Иуда.

— А вы все-таки с ними поторгуйтесь, — прибавил учитель. — Кнап уже приехал, так что они не будут особенно упираться.

На ферме скрипнула дверь. Учитель тотчас заговорил о другом.

— Ваша жена, — громко сказал он, — лежит в школе. Вы пройдите туда…

— Это кто, Слимак? — крикнул со двора Фриц Хаммер.

— Я.

— Вы зайдите к жене, но ночевать будете в кухне. За больной присмотрит Августова, а вам нужно выспаться: завтра чуть свет мы едем.

Он скрылся за углом; дверь снова скрипнула. Должно быть, он ушел к себе.

— А вы где живете, пан учитель? — спросил мужик.

— Обычно в школе, но сегодня ночуем с дочерью в конюшне.

Слимак задумался и сказал:

— Видать, мою бабу только до завтра положили в горнице. А завтра нас прогонят в конюшню… Нет, нечего нам тут засиживаться.

Они вошли в темные сени. Откуда-то из дальних комнат доносился громкий разговор, прерываемый взрывами грубого смеха и звоном стаканов. Учитель взял Слимака за руку и потянул к дверям налево. В большой комнате, заставленной скамейками, тускло горела лампочка; в углу на топчане лежала Слимакова; какая-то старуха клала ей на голову мокрые тряпки. Комнату наполнял острый запах уксуса.

У Слимака сжалось сердце. Лишь теперь, ощутив этот запах, он понял, что жена его больна, тяжко больна.

Он наклонился над топчаном; Слимакова, прищурив глаза, вглядывалась в него. И вдруг заговорила хриплым голосом:

— Это ты, Юзек?..

— Я и есть.

Закрыв глаза, больная теребила край тулупа, которым была накрыта. Немного помолчав, она снова заговорила, на этот раз громче:

— Что ты делаешь, Юзек?.. Что ты делаешь?..

— Да видишь, стою.

— Ага! Стоишь… Я знаю, что ты делаешь… Ты не думай!.. Я все знаю…

— Идите отсюда, хозяин, идите, — перебила ее старая немка, подталкивая мужика к дверям. — Идите, а то она волнуется, ей вредно… Идите.

И она выпроводила его из комнаты.

— Юзек!.. — крикнула Слимакова. — Юзек! Поди сюда… Я тебе кое-что скажу…

Мужик колебался.

— Не стоит, — шепнул учитель, — она бредит и раздражается. Когда вы уйдете, она, может быть, уснет.

Он провел Слимака через сени на другую половину, в кухню. Туда сейчас же вошел Фриц Хаммер и утащил Слимака в комнаты.