Встал через силу. Надо куда-то канать, долго босыми пятками на снегу не настоишь. Но куда идти? В зону? Или — в вольный поселок махнуть, щей попросить? Да куда там! На самом краю поселка — воровская казарма. Они те дадут щец!

Чувствует Ленька, что хана ему, замерзает вдрызг!

А может, уже хватились его?

Вот это самое страшное. Если с собаками будут искать, собаки порвут его в кровь. Проводники их никогда не оттаскивают от беглеца, дают погужеваться, зло сорвать. Иначе они, разъярясь погоней, на самих проводников кидаются. Было такое дело: малокровный проводник пожалел беглеца, задернул пса. Так тот черный кобель сгоряча самого хозяина загрыз… Потом уж беглец, глядя на это, не выдержал, прирезал кобеля финкой, а посля тянул этого несчастного стрелка на себе к ближней зоне… Собаки, они такие!

Ломит в висках у Леньки, дрожащие ноги судорогой сводит. И жрать по-новой захотелось! Одеться бы в теплое и — по уши в котелок заглянуть, в родимую посудину! Больше ничего и не нужно, никакой иной заботы о человеке. «Д-д-д…» — зубы никак не удержать на месте… Поняли или нет? Пожрать и — одеться в теплое! Запомните это на все времена, гады!

А все же везет тебе, Сенюткин, нынче! Даже через край! Это ж надо! Машина газует с той стороны по тракту в сторону города! Кузовная! И шофер в ней — наверняк свой брат, зэк, неужто не остановится?

Надо только подальше от морга отойти…

Запутался Ленька ногами в простыне, бежит к дороге. Тут и бежать-то пять шагов, а трудно одолеть их, эти шаги, потому что силы уже кончаются, дыхание спирает…

Голосует. Весь в белом, как смерть.

Тормознула машина с дымом, скаты проехались по накату. Шофер чумазый, скуластый — шапка лагерная набекрень! — дверцу открыл. Одни зубы в кабине блестят, а и в зубах — удивление: тут, за кустиком, мертвецкая, а рядом живой покойник маячит!

— Ты что? Людей, что ли, вышел пугать из этой хавиры, друг? — смеется.

Хорошо еще — настоящий он шофер, лагерный! Не испугался, остановил машину… А чего ему бояться? И здоров он в бесконвойном своем положении, и рыло веселое, значит, сверх пайки кое-чего перехватывает. И ручка заводная торчит вон из-под зада на всякий случай. Такого голыми руками не возьмешь. Чего ему бояться?

— Ты чего, браток? Разделся-то?

— П-п-про-пп-падаю я, земеля… — шепчет Ленька и часто моргает. Снова языком слизывает с ледяных губ что-то теплое и соленое. — Не знаю, как меня выперли за зону… Угробление, брат!.. Увези меня отсюда, за-ради хрена, в город, я там хоть наемся…

Ничего не знает, не ведает Ленька, каким путем он наестся в чужом зимнем поселке, но машина в ту сторону теплым радиатором повернута, это он сообразил!

— Залазь!

Подтянул его черномордый шофер за руку через ледяную подножку — ступню прямо обожгло ребристое железо! — и захлопнул кабину. Из-под себя старую телогрейку выпростал, в какой под машину обычно ложился, кинул ее на белые, окрученные простыней колени Леньке — поехали!

— Ты ноги-то… прямо на железо впереди, оно теплое…

А сам переключил скорость, поджало мягкое сиденье Леньку под тощий зад — значит, быстро поехали. И в ветровое стекло крупка застрекотала враздробь, дворник ее сгоняет в стороны.

Отдышался Ленька малость, огляделся. Железный обруч остуды грудь отпустил.

Весело гуляет дворник по светлому пространству перед глазами туда-сюда, как вольняшка! Живем, братцы! Кругом — свои люди!

Тепло в кабинке. Мотор-то по-северному с ватным капотом, не выдувает его. Да и телогреечка рваная, мазутная, не раз горемычных людей выручала. Хоть и внакидку, а греет.

Шофер закурил как-то задумчиво, самокрутку закусил на сторону. Ленька тут же протянул отмерзшие, крючковатые пальцы к шоферу — рукав бельевой рубахи опал, локоть, как у скелета.

— Дай дыбнуть!

Шофер окурок ему отдал.

Ну чем не жизнь?

Летит вперед лагерная машина, снег по сторонам завивается, сугробы пролетают мимо. Шофер важно так баранку покручивает. А глаза нет-нет да и на босые Ленькины ноги скосит.

— Откуда же ты взялся? — смеется шофер.

А Ленька и сам хорошо не знает, откуда.

Появился на свет Божий, видно, в ненастную погоду, в неподходящее время — и все. Чуть стал соображать — отца забрали, в этап с матерью попал. А после по лагерям пошел. Первые четыре года в малолетней колонии отбывал, да два тут, на Севере, да еще два впереди. А за что ему выкатился такой счастливый шарик — и не знает путем. Последний раз было: какие-то рыластые парни подошли на вокзале ночью, по плечу — хлоп: «Ты откуда, парень?» — «Брянский…» Ржут: «А-а, брянский волк, сердяга? Пошли с нами!» Короче, заставили его на стреме стоять, пока они в шнифт лазили… За это дело — квартирную кражу — вместе с новой кличкой пять лет сроку отхватил. И все. Можно сказать, повысил стаж и квалификацию!