«Особенный воздух…»: Избранные стихотворения
вернуться

Кнут Довид Миронович
Шрифт:

II. «Мы узнаем друг друга по глазам…»

— Мы узнаем друг друга по глазам, По ничего-не-значащим словам (В глазах — безумье горестное зрячих, В словах — стыдливость праведников падших), И в мире злых загадок и обид Нас многое, печальное, роднит: Беспечность, что похоже на отчаянье, Спокойный гнев (как честь, его беречь!), Слова, что молчаливее молчания, Молчание, похожее на речь… — Да, это — так. Я сам того же мненья, Но я спешу на службу, к сожаленью.

III. «О, если б знали мы……»

— О, если б знали мы… — Я прерываю вас, Скажите, дорогой, который час? — Так забываем мы… — Простите, как на зло, Я помню день, но позабыл число. …Так — каждый: для себя, так — каждый о себе В порочной человеческой судьбе.

IV. «Бездомный парижский ветер качает звезду за окном…»

Вы говорите мне: любовь и дружба, Поэзия, искусство, братский долг, Но я отвечу: календарь и служба, И брат — баран, и брат — осел и волк. Любовь чревата скукой иль изменой, А долг — напоминает про долги. И дружбе, друг, мы предпочтем смиренно (Метафорические…) сапоги. Два голоса: — Живи, твори упорно. — Зачем, глупец? Остановись, смирись. Но всех унизит смерть — концом позорным — Как никогда не унижала жизнь.

Кафе («Два спящих старика играют в карты…»)

Два спящих старика играют в карты, Подпрыгивая, радуясь, бранясь. Сосед, с математическим азартом, Девицу теребит, не торопясь. В аквариуме заводные рыбки Варьируют безвыходный чертеж. А за окном мерцает город зыбкий, И соблазняет мировая ложь. Мы дружно спим осоловелым сонмом, Забыв себя в застегнутых пальто. Бесплотные, безликие гарсоны Несут нам — лунатически — порто. Мы спим, блюдя приличья, долг и верность, Во сне — воюем, строим города… О, не проснуться б… в холод и в безмерность, В отчаяние трезвости, стыда.

«Вот в такие минуты совершаются темные вещи…»

Вот в такие минуты совершаются темные вещи, И простор поднебесный вдруг тесней подземелья крота, Все слова безнадежней, все обиды старинные резче, И вокруг человека величаво растет пустота. Закричать? Но кричат лишь в театриках бедных кварталов: Убежать? Но — куда? Да и как от себя убежишь? День — не хуже других — бывших, будущих и небывалых. И вокруг — неизменный, равнодушно-веселый Париж.

Встреча («Ничего не поймешь, ни о чем не расскажешь…»)

Ничего не поймешь, ни о чем не расскажешь, Все пройдет, пропадет без следа. Но вернешься домой, но вернешься — и ляжешь, И поймешь: не забыть никогда. Я не помню, о чем мы с тобой говорили, Да и слов не ищу — не найду. Ни о чем не расскажешь… Пахло липой и пылью В бесприютном вокзальном саду. Но как будто мне было предсказано это, Будто были обещаны мне Кем-то (кем — я не помню…), когда-то и где-то — Этот вечер и встреча, пятна зыбкого света, Беспредельная ночь в вышине… Будто было когда-то обещано это: Ненасытные руки твои, Ветер, запах волос, запах позднего лета, Скорбный голос, любовною скорбью согретый, Темный воздух последней любви.

О любви, о судьбе…

Пыльный запах листвы, черный ствол над скамейкой зеленой. Крепким каменным сном спят уставшие за день дома. Нарастающей массой печали — и грустью огромной — Надвигается ночь, разливается серая тьма. В мире ходит беда, бродит ветер и зреют ненастья. Скорбь витает над миром и дышит на нас горячо. А в дрожащих руках бьется-бьется непрочное счастье, А в усталых руках — непосильное счастье мое. Как вчера, мы сегодня с тобою расстанемся скоро. И, слабея в борьбе с многоликой и темной судьбой, После дней и ночей — лжи, смиренья, труда и позора, Мы в назначенный вечер увидимся снова с тобой. А потом будет день (и, поверь, он придет, он настанет), День — такой, как другие (никто наших слез не поймет…), Когда я не приду или ты не придешь на свиданье, Когда кто-то уже никогда ни к кому не придет. И от наших речей, и от радости нашей жестокой, И от наших ночей — уцелеют, быть может, стихи, Только горсточка слов, старомодные стыдные строки О любви, о судьбе, о любви, о тебе, о любви.

Прогулка («Несложная мучительная повесть…»)

Несложная мучительная повесть О деревенской ночи — в сентябре: Ты рядом шла, моя живая совесть, Ты прижималась горестно ко мне. Светлела ночь, высокая, пустая, Ты шла со мной, и за тобою вслед Кружились — тайной и пугливой стаей — Безумье, грусть, какой-то дивный свет, Как будто слабый отблеск скорбных крыльев… Ты — рядом, ты, о друг любимый мой… Мы молча шли. О, страшное бессилье Затерянных в пустыни мировой. Два человека — в роковом круженья Ночных всепожирающих стихий… И каждый вздох, и каждое движенье — Любовь — любви — любовью — о любви. О, как любили мы, о, как жалели Всех обреченных гибели и тьме, И тех, что плакали, и тех, что пели, Тех, кто беспомощен, и тех, кто горд и смел… …Вверху все те же трепетали звезды Над всем, что в мире надо пожалеть. Мы шли в ночи, торжественной и грозной. Хотелось жить, хотелось умереть.