«Особенный воздух…»: Избранные стихотворения
вернуться

Кнут Довид Миронович
Шрифт:

«Я в центре возникающего мира…»

Я в центре возникающего мира. По радиусам от меня бегут Деревья, камни, храмы и трактиры, Где суетятся смерть, любовь и труд. Мир призраков, свободный и безбрежный, Вдруг воплотился, ожил и живет, И, повинуясь воле центробежной, Встает и крепнет, ширится, растет. Мне каждый шаг являет воплощенье: Вот дом возник из дыма и песка, Взглянул — и вот, в невероятной лени, Катятся голубые облака… Моим хотеньем, чувственным и грубым, Рожден пленительный и сложный мир: Летит авто, дымятся в небе трубы, И реют звуки еле слышных лир.

«Из моего окна гляжу глубоко вниз…»

Из моего окна гляжу глубоко вниз. Мне многое видней с моей высокой крыши. Качает небеса голубоватый бриз. Рождаются слова. Мы скоро их запишем. Дрожит мой старый дом. Он стар, мохнат, но тверд И не его страшит ветров непостоянство. Мы скоро поплывем в небесный тихий порт, На звездные огни, в чистейшие пространства. Мой дом отчаливает. Глуше бьет прибой. Мы погружаемся в морской неверный вечер. Неведомых друзей приветствую рукой: Прощайте, милые, до скорой братской встречи. Прощайте, милые, я покидаю вас И в этот строгий час, глухонемой, суровый, Вам тороплюсь сказать в последний раз Простосердечное и дружеское слово: Я видел много бед и всяческого зла, Тщету людской судьбы, затейливой и нищей, Я знал живых людей, обугленных до тла, И слышал голоса лежащих на кладбище. Я видел, как весной здоровый человек Среди веселого земного изобилья, Стоял и каменел, не поднимая век, И каменно рыдал от страха и бессилья. Как человек бросал жену свою и мать И уходил блуждать, от скуки безумея, И было нечем — незачем — дышать, И воздух был ему гранита тяжелее. Я слышал вой в ночи — нечеловечий зык, Отчаянье живых пред гибелью бесцельной. Таких не знает слов ни мой, ни ваш язык, Чтоб рассказать об этой скорби беспредельной. …И все же, уходя в поля иных времен, Пред непроглядной мглой блужданий и открытий, Всем знанием моим нелегким укреплен, Вам говорю, друзья: живите и живите. Воздайте Господу великую хвалу, Закрыв сердца хуле, сомненью, укоризне, За колыбель и гроб, за свет дневной и мглу За хор пленительный многоголосой жизни.

«В дремучей скуке жизни бесполезной…»

В дремучей скуке жизни бесполезной Блюсти закон и ежедневный блуд, Работать, есть и спать почти над бездной Вот праведный и мужественный труд. Жить полной волей, страстной и упрямой, В однообразьи оловянных дней. Ходить упруго, весело и прямо Навстречу верной гибели своей. Нет подвига достойнее и выше: Так жить, чтоб ничего не отдавать Ни за бессмертье, что порой предслышим Ни за прошедших жизней благодать.

Посвящение

Благая весть с блаженной высоты, Ты, Свет радости в зияньи пустоты, Ты, Мой проводник на поприще мечты, Прими вот эти бедные листы, Свидетелей трудов и чистоты, Ты!..

Восточный танец

В ответ на знак — во мраке балагана Расторгнуто кольцо сплетенных рук, И в ропоте восставших барабанов Танцовщица вступила в страстный круг. Плечо и грудь вошли степенно в пляску, В потоке арф нога искала брод, Вдруг зов трубы — и, весь в легчайшей тряске, Вошел в игру медлительный живот. О, упоенье медленных качаний, О, легкий шаг под отдаленный свист, О, музыка неслыханных молчаний, И — вдруг — удар, и брызги флейт и систр! Гроза. Безумье адского оркестра, Раскаты труб, тревожный зык цимбал. Как мечется испуганный маэстро, Но все растет неукротимый вал. И женщина — бесстрашная — вступила С оркестром в сладострастную борьбу. Ее из мрака музыка манила — И шел живот — послушно — на трубу. Но женщина любила и хотела — И, побеждая напряженный пляс, Она несла восторженное тело Навстречу сотням раскаленных глаз. О, этот час густой и древней муки: Стоять во тьме, у крашеной доски, И прятать от себя свои же руки, Дрожащие от жажды и тоски.

«Я был пылинкою в игре миросмешений…»

Я был пылинкою в игре миросмешений, Я еле был — в полунебытии… Душа качала в первобытной лени Видения бесцветные свои. Я шел, кружась, сквозь пустоту и бездны, Сквозь сладость первозданного огня, Весь осиянный счастьем бесполезным, Неудержимой радостью звеня. И там, где — ветром никогда не бита — Душа росла в пространствах, как трава Где шли, моим покорные орбитам, Веселые и нужные слова, Где тишина цвела, благоухая миром, Пришла ко мне — и возмутила кровь! Из хаоса и тьмы грохочущего Мира Незваная враждебная любовь. Она пришла ко мне безжалостно и грубо Сломать мой круг, мой стих, мою судьбу. И душу обожгла, и опалила губы, Чтоб солью огненной томить мою алчбу. Вот ворвалась, пошла кружить и бесноваться, Дыша стыдом, томленьем и тоской… Остерегайся, ты, посмевшая ворваться В мой гармонический покой! В пустыне и огне, к отравленным колодцам, Как некогда, меня швырнуть ты хочешь вновь, Но снова — твердь и горд, иду с тобой бороться. Любовь, обрушься! Трепещи, любовь! Не доверяй себе. Беги единоборства! Вот в этом теле — бедном, как ковыль — Сокровища стихов, терпенья и упорства, Которые скалу разрушат в пыль. Тяжка твоя ладонь — и я паду, быть может, Но ныне я тебе велю: Не слушай — не поверь! — дрожи смертельной дрожью, Когда я крикну, сломанный — «люблю».

«…Нужны были годы, огромные древние годы…»

…Нужны были годы, огромные древние годы Псалмов и проклятий, торжеств, ликований — и мглы, Блистательных царств, урожаев, проказы, невзгоды, Побед, беззаконий, хвалений и дикой хулы, Нужны были годы, века безнадежных блужданий, Прокисшие хлебы и горький сжигающий мед, Глухие века пресмыканья, молитв и рыданий, Пустынное солнце и страшный пустынный исход, Мучительный путь сквозь пожары и дымы столетий, Извечная скука, алчба, торжество и тоска, Затем чтоб теперь на блестящем салонном паркете Я мог поклониться тебе, улыбнувшись слегка. Какие пески отдаляли далекую встречу, Какие века разделяли блуждающих нас, А ныне мы вместе, мы рядом, и вот даже нечем Засыпать пустыню и голод раскрывшихся глаз. И только осталось твое озаренное имя. Как хлебом питаться им — жадную душу кормить, И только осталось пустыми ночами моими Звериную муку мою благодарно хранить. Спокойно платить этой жизнью, отрадной и нищей, За нежность твоих — утомленных любовию — плеч, За право тебя приводить на мое пепелище, За тайное право: с тобою обняться и лечь.

«О, упоенье крепкое: еще не полюбя…»

О, упоенье крепкое: еще не полюбя, За радость допотопную уже предать себя. Руки еще не трогая, уже торжествовать — Предвидеть столь и трапезу, и дружбу, и кровать… О, полнота последняя: ни слова не сказав, Смотреть в твои прекрасные — пустынные — глаза.

«Два глаза — два окна в победоносный воздух!..»

Два глаза — два окна в победоносный воздух! Я много лет их у Тебя просил! Две вести о крылах, о чудесах и звездах, Два обещанья радости и сил. Два глаза — два окна распахнутые настежь В края невероятной полноты, Две двери в очистительное счастье — В очарованье райской наготы. Два глаза — две страны, две радостный сферы Бесстыдной и ликующей любви, Два праведных луча, два страстных знака веры Два раза утвержденное: живи.