Голощекин плевать хотел на гипотетических правнуков. Он не собирался ждать так долго. И не собирался, как Кощей, трястись над своими сокровищами где-нибудь в подземелье. Он хотел пользоваться всем этим открыто, он жаждал наслаждаться чужой завистью, а не бояться ее.

Ему не нравилась страна, в которой такая власть — ум, честь и совесть эпохи. Ну с умом все понятно, а честь и совесть не накормят. Ум, сила, деньги — вот что такое настоящая власть. И поскольку эпоху сменить он не может, надо менять страну.

Голощекин ударил по тормозам, и «уазик», дернувшись, остановился. Повернув голову, капитан всмотрелся в почти сплошную стену, состоящую из сучковатых еловых стволов. Он сам сперва не понял, почему затормозил, и только спустя мгновение, стиснув челюсти, вспомнил: недавно за этой стеной, в сырой темноте леса, его Марина, задыхаясь в объятиях смазливого лейтенанта, вынесла себе приговор.

Голощекин сплюнул в открытое окно и рванул с места.

Ворота автобазы были распахнуты настежь. Тяжелый грузовик с натужным ревом разворачивался, пытаясь вписаться задом в свободное пространство. Голощекин переждал окончания рискованного маневра, загнал «уазик» на территорию и, выключив мотор, направился к гаражам. Папу он не заметил, хотя тот чаще крутился здесь, чем сидел у себя в конторе.

Увидев знакомого паренька-слесаря, капитан подошел, широко улыбнулся и протянул руку, здороваясь. Паренек смущенно вытер промасленную ладонь о штаны, пожал Голощекину руку.

— Масло вроде подтекает, посмотришь? — спросил капитан.

Паренек кивнул, но как-то неуверенно, и глазами показал на здание конторы. Голощекин насторожился.

Из двухэтажного здания, выкрашенного в дикий грязно-розовый цвет, вышел Папа в сопровождении двух представительного вида мужиков.

Сердце у капитана пропустило один удар.

— Начальство какое-то из области приехало, — пояснил паренек. — Все проверяют чего-то… Петрович злой как черт. А у него дочка замуж выходит, и так забот полон рот.

Голощекин шумно выдохнул.

Представительные мужики забрались в сверкающий «газик», и Папа, как гостеприимный хозяин, проводил выезжающую за ворота машину. Потом вернулся, бросил короткий мрачный взгляд в сторону Голощекина и направился к конторе.

— Дочка, говоришь, замуж выходит? — весело спросил капитан. — Ну пойду поздравлю… Петрович! — крикнул он. — Погоди.

Папа обернулся. Голощекин быстро прошагал по двору, придерживая болтающийся на боку планшет.

— Значит, на свадьбе скоро погуляем? — громко произнес Голощекин, хлопнув Папу по плечу. — Ну поздравляю! С тебя причитается.

Папа ухмыльнулся и так же громко ответил:

— Ну заходи, раз причитается. — Он открыл дверь и придержал, пропуская гостя в темноватый тамбур.

Они миновали узкий коридор с многочисленными дверями, за которыми играло радио, стучала пишущая машинка и бубнил что-то мужской голос, а высокий девичий захлебывался от смеха. Папа открыл обитую дерматином дверь, и Голощекин оказался в небольшой комнатке с забранным решеткой окном, выходящим на стену гаража.

Папа тяжело опустился на стул, налил из графина в стакан мутноватую воду и, выдвинув ящик стола, достал пузырек. Шлепая губами, натряс в стакан тридцать капель и залпом выпил.

— Ну дела-а! — изумленно протянул Голощекин. — Перебрал, что ли, на радостях? Мотор с похмелья отказывает?

— «С похмелья», — ворчливо передразнил его Папа. — Тут и не напьешься толком. — Он хмуро посмотрел на Голощекина. — Пасут меня, кажись.

— Эти? — Голощекин неопределенно мотнул головой на дверь, подразумевая двух представительных мужиков.

— А-а, — махнул рукой Папа, — да нет. Это проверяющие из области.

— Уверен?

— Уверен.

— Тогда с чего ты взял, что пасут?

— Вот тут, — Папа похлопал себя по груди, — неспокойно. Надо лавочку сворачивать, капитан. Всех башлей все равно не загребешь, а на наш век уже хватит.

— На твой, может, и хватит, — жестко произнес Голощекин. — А у меня, как сказал поэт, планов громадье.

— Ну и загремишь ты со своим громадьем, — буркнул Папа и ткнул большим пальцем себе за спину, в зарешеченное окно. — Будешь лет пятнадцать в крестики-нолики играть. В лучшем случае. А то и вовсе лоб зеленкой намажут. — Он убрал пузырек в стол и плеснул в стакан воды. Стекло звякнуло — рука у Папы дрожала. — Принес?

Голощекин вытащил из планшета холщовый мешок и протянул Папе. Тот раскрыл, выудил один пакетик и взвесил его на ладони, прикидывая вес.

— Сколько? — спросил он.

— Тридцать.

Папа прищурился, теперь, очевидно, прикидывая стоимость товара, и удовлетворенно кивнул. Спрятал пакетик обратно в мешок, потом полез к себе за пазуху и достал ключ, висевший на шее на тонком шнурке. Стащил шнурок с шеи и, захватив со стола мешок, нагнулся куда-то под стол. Там он долго возился, гремя ключом о металл, и наконец выпрямился. В руках у него ничего не было, не считая ключа.