Шрифт:
начал его понимать, она уже молча
лежала в сплошной черноте
песчаной могилы в Ласкентире.
Но до сих пор я слышу — зовет меня
голосом чайки
сквозь километры
торфяников и болот,
и злится, все злится на то,
что так много вопросов
до сих пор без ответов.
Перевод Анастасии Строкиной
Джордж Бейкер (1913–1991)
Моей матери
Быть ближе, дороже и дальше — никто не может.
Помню ее, как сейчас, у окна — похожа
На континент огромный с Везувием смеха,
Цыпленок в руке, джин — за глотком глоток.
Ирландка, раблезианка, взрывная, но нежная все же,
Бездомным собакам, раненым птицам поможет.
Она — словно танец, и ты в этом танце — помеха,
Как за военным оркестром бегущий щенок.
И хоть артобстрел, хоть бомбежка — ей все равно,
Не бросит она свой джин, не побежит в подвал.
Высится над столом, как гора, — за годом год.
Лишь вере одной этот камень сдвинуть дано.
Всей верой ее, всей любовью моей Господь указал,
Что возноситься ей из исхода — в восход.
Перевод Анастасии Строкиной
Сатирический портрет
Джордж Гаскойн
Портрет крестьянина из сатиры «Стальное зерцало»
…Вот перед вами он: отриньте спесь,
О пастыри! Пускай пропах он п'oтом,
Его смиренный род на небесах
Пребудет прежде выбритых макушек.
Нет, не затем, что в урожайный год
Зерно он прячет, набивая цену,
Что ради млека режет он тельца,
Что меж помещиков раздоры сеет,
Запахивая межи; не затем,
Что он завзятый плут и, пресмыкаясь,
Уж верно, замышляет что-нибудь;
Что требует он, громко негодуя,
Сниженья ренты, сам же с барышом
Ягнят сбывает от господских маток,
О нет! Зерцало чистое не льстит,
И Пахаря мне облик виден ясно,
Но лишь затем, что тяжким он трудом
Питает и монаха, и барона,
И вас, отцы святые, — дух его
На небеса взойдет, опережая
Скотов, что служат брюху своему,
О святости толкуя неустанно!
Перевод Марины Бородицкой
Томас Гарди (1840–1928)
Бывшие прелестницы
Вы, дамочки с поджатыми губами,
Увядшей кожей, —
Неужто впрямь мы бегали за вами,
Любя до дрожи.
В шелках созданья нежные, к кому мы
Припасть спешили
То в Бадмуте, то в тихих бухтах Фрума
У водной шири.
А как в лугах, обнявшись, мы плясали —
всё было мало,
покуда не задремлет в лунной шали
земля устало.
Нет, вспомнить ни себя, ни тех свиданий
они не в силах,
иначе бы огонь воспоминаний
преобразил их.