«Но ведь уже все случилось, все. Иван Тряпкин – последний несчастный в этой истории, – думал Юрай и знал, что врет о последнем несчастном, что все еще впереди… Господи, прости, о чем это я?»

Все истории, отмеченные тебе судьбой, надо прожить. Тянуло к Нелке, а все равно прибивало к Сулеме.

– Тебе замуж надо, – говорил Юрай этой «частично женщине Востока», – а ты меня домогаешься. Я мужчина бедный, в себе не уверенный, а ты барышня избалованная, европейским сервисом тронутая…

– Брось, – отвечала Сулема. – Если бы ты на меня хоть чуть сердце положил, я б рискнула. Какой к черту сервис? Еще пять лет, и рожать будет поздно. А мне родить охота, у меня, бывает, в сосках стучит до полуобморока. Организм, можно сказать, криком кричит.

Сулема прижимается горячим боком.

– Юрай! Я не пристаю. Не навязываюсь. Но подумай своей головой. Какую-такую ты ждешь на этой земле? Неужели все-таки Нелку?

Пришлось провожать ее ночью, чтоб не травила душу. Вернулся и набрал номер Нелки. Было два часа. Тут же хотел бросить трубку, но Нелка ответила сразу, значит, не спала.

– Это я. Извини, что так поздно.

– Я не сплю… Включи вторую программу.

Шел жуткий репортаж о пропавших людях. Молодой полусумасшедший мистик страстно объяснял, что никакой трагедии в этом нет. Просто люди уже «перешли» в другое измерение. Все там будем после смерти, а некоторые – меченые – переходят живьем. Некто из богословов объяснял все разгулом сектантства. Уводят из стойла рабов Божьих специально обученные эмиссары дьявола. И только один мрачный и плохо говорящий полковник милиции сказал: «Да ну вас! Пропадают одинокие. После них остаются квартиры, комнаты. Миллионный, скажу вам, бизнес. Будь он проклят».

После передачи – уже в половине третьего – Юрай позвонил Нелке снова и спросил:

– Зачем ты это смотришь на сон грядущий?

– Мне тут недавно предлагали обмен. Без всяких на то моих заявлений. Юрай! Ты же знаешь, я так долго была атеисткой, что мне неудобно сказать, что я износила это мировоззрение до дыр. И обнаружила, что не осталось ничего, кроме веры в Бога. Вернее, желания в него верить. Но я стесняюсь своих старых нигилистических лохмотьев. Так я про что? Про квартиру. Этот… Который приходил… Юрай, это точно. Он эмиссар дьявола.

– Пахло козлом и серой? – Юраю хотелось какой-нибудь бездарной шутки, чтобы подавить в себе страх за Нелку. У нее крохотная хрущевка на втором низком этаже: цепкому малому подтянуться ничего не стоит.

– Нет, – ответила Нелка. – Пахло одеколоном «Сальвадор Дали». Но он не человек, Юрай, нет… То есть человек, конечно, я не до такой степени спятила, но это новая порода. Мичуринская особь. Знаешь, чего я в них боюсь? Того, что они ничего не боятся. Это так же ненормально, как наш страх перед всем и вся. В нашей Богом забытой стране одну аномалию поменяли на другую.

– Отсутствие страха, – начал было Юрай, но Нелка закричала громко, нервно.

– Это ужасно, Юрай, ужасно! На бесстрашии бесправия мир и закончится. Извини, Юрай, тебе это неинтересно.

– Я приеду к тебе сейчас, – сказал Юрай.

– Ты сошел с ума! Посмотри на часы! И вообще…

Оседлав какого-то романтического левака, который за плату попросил историю позабористей, Юрай рассказал про только что виденную телевизионную передачу.

– Мне тут один, как и вы, ночной бродяга, – сказал левак, – поведал, что в пустотах под городом – вы же понимаете, что их уйма, – просто скопище якобы пропавшего люда. Их будто бы сторожат, а потом куда-то увозят. Я не верю. В нас взыгрывает, как в излишне эмоциональном народе, детская недоигранность в страшки.

– Это у нас недоигранность?!

– Вы про реальную жизнь. Про ее кошмарики, – мягко сказал романтик. – Я же про невостребованность фантазии. Не до нее как-то было. Поэтому я – профессиональный собиратель ночных рассказов – в такие байки не верю. Это все бяки-закаляки. Мы их сами из головы выдумали. Крысы с человека. Человек с мышь. И обязательно подземелья. Как образ ада.

Подымаясь на второй этаж, Юрай вспомнил горячую кожу Сулемы, вспомнил и пожалел. «Надо быть до упора невезучей бабой, если после тебя хочется убежать к другой не через месяц, не через день, а в одну и ту же ночь».

Нелка стояла на пороге бледная и какая-то обреченная.

– Ты бросил трубку, а потом кто-то звонил, звонил… И ничего не слышно. Юрай, я боюсь! – И она прижалась к нему, плача.

Когда вернулись музыканты и в доме возобновился бедлам, вопрос решился как-то сам по себе: Юрай собрал чемодан и переехал к Нелке.

Он никогда не думал, что существование вдвоем может оказаться таким… благотворным. Легко стало просыпаться, легко шлось на работу, бежалось с нее. Легко говорилось и легко молчалось. И все было страшно потерять.