Врачи же сделали ему такое назначение. Без медсестры, получалось, никуда.

Последнюю неделю в больнице Юрай осваивал нехитрое дело – самостоятельные инъекции. В глазах мамы и Нелки он был просто жлоб, которому жалко денег. Юрай не спорил, мама невероятно смущалась перед Нелкой за невысокий моральный потенциал сына, Нелка дернула плечиком, мол, подумаешь, нашел резерв экономии. Лучше б сидел и писал роман, дурачок.

Вернулись на дачу. Главной новостью для Юрая было то, что Красицкий в шелковом стеганом халате приветствовал его очень радушно и первое, что спросил, играет ли Юрай в шахматы? Очень обрадовался, что у Юрая в юношестве был разряд, сказал, что это самое то – два нездоровых мужика будут утешаться игрой.

Юрай не знал Красицкого раньше, а потому не мог сделать вывод, насколько тот изменился в горе? Ну сутулится, ну берет с собой палочку, но, может, он всегда был сутулый? Может, и палочка была с ним всегда? Обихаживала Красицкого Анна, привозила из города сумки, готовила еду, открыв в доме все окна, потому что, как правило, все у нее горело и чадило.

«Как они потом могут это есть?» – удивлялась мама. Но однажды после особенно сильного и горького дыма Анна принесла им на тарелочке крохотные пирожки, они были невероятно вкусны, и получалось, что не всякая логика – логика. А потом случилось еще одно наблюдение, хотя тут явно найдено не то слово… Ибо касалось наблюдение слуха, а не глаза… Анна Белякова, оставив на террасе пирожки и сказав какие-то приличествующие случаю слова, стала спускаться с крылечка, и Юрай вспомнил, что именно эту мелодию выпевали ноги, подошвы и приступки в тот вечер, когда некто шарил ручным фонариком в даче Красицкого. Он потом играл в шахматы с соседом и слушал, и слушал этот перестук, потому что у Беляковой в тот день был большой хозяйственный аврал: она уезжала на две недели на остров Кипр и забивала Красицкому холодильник под самую завязку.

– Вам хватит! – говорила она ему – стук-стук-стук – по крылечку. – А молоко будет брать на вашу долю Нина Павловна… (Мама Юрая, когда же это они успели договориться?)

– А вы знаете, – сказал Красицкому Юрай в тот момент, когда Анна деревянным пестом давила в кастрюльке ягоды, сидя рядом с ними, – однажды ночью кто-то посещал ваш дом.

– Не очень и удивляюсь, – ответил Красицкий вполне спокойно. – В такое время живем. Но я ничего не заметил… Может, что и унесли…

– Ничего не унесли, – тоже спокойно ответила Белякова. – Я же тут убиралась после всего. Все вроде на месте.

А чего ты, Юрай, ждал? Каких-таких реакций? Но уже уезжая, Анна отозвала Юрая в сторону и сказала:

– Тогда ночью я приезжала. Дело в том, что Ольга покупала через меня уральские самоцветы. Моя подруга в Челябинске делает из них шедевры. У Ольги оставалось несколько украшений, она раздумывала, покупать – не покупать. Муж был не в курсе. Ну и с концами! С ней такое случилось, а ни дома, ни здесь самоцветов нету. Я до сих пор выплачиваю подруге, спасибо за рассрочку, а так бы не знаю, что и делала. А Красицкий сказал мне – ваши дела. На покойницу, мол, многое можно навесить. Я думала, спячу, подруга на меня орет, плачет, ну я и приехала сюда, думала, а вдруг Ольга заныкала их тут? Не заныкала. Я и думать не знаю что… И у Светки нет… Я и к ней ездила. Так что можете сказать Красицкому, что это я тут шарилась. Он не удивится, знает, как я погорела с этими самоцветами.

– Я узнал вас по стуку каблуков, – признался Юрай.

– Ну да… Тогда был дождь. Я надела что похуже… И сейчас в этом же… Полы мыла, то да се… Не великий я конспиратор. Хотя, честно скажу, на вас злилась, что живете тут и я не могу зажечь свет. Но сейчас я все облазила. На даче ничего нет. И дома нет. И у Светки нет… Как в воду канули.

– Скажите, Аня, вы всех Красицких хорошо знаете… есть ли какой-то умысел в смерти Ольги и дочери? Не просто случайный убивец придушил женщину, а шел человек именно для этого?

– Я сама об этом не раз думала, – ответила Анна. – И так могло быть – в смысле случайно, время наше все из себя случайное, – эдакая причуда, а не время, – но и умысел вполне мог быть. Вполне!

– Какой же?

– Мой подопечный… Красицкий… Я вам с ходу могла бы назвать, чего сроду, конечно, не сделаю, десять, двадцать человек, которые спят и видят, как прилетает к Красицкому ворон и клюет ему глаз. Сначала один, потом другой…

– У него столько врагов?

– Скажем, друзей. Подруг. Они все при нем, и каждый рисует эту картину клева. Я когда-то читала, не помню, чей рассказ, про изысканнейшую смертную казнь. Просто человек каждый день получает сообщение – тогда-то ты умрешь, ибо приговорен. Проходит время, и день в день, минута в минуту человек умирает. От приговоренности людьми, которые одновременно думают о мгновении его смерти.

– Но тут же ничего похожего. Он, слава богу, жив…

– Ну такой убийца… Психологический извращенец… А! Не обращайте внимания. Это мои умственные химеры. Я бы сама его убила, если бы не боялась греха. Считайте, что от меня Красицкого защищает Христова заповедь.

– Увы! Это у нас как защита не прохонже…

– Я ж про свой случай… Он такой… И я тут всего вкусно наготовила, как бы помня свой тайный-претайный умысел сунуть ему в кофе циан. Не сунула! Будет угощать – ешьте смело.

– Странные вы мне вещи рассказали…

– Скажите спасибо, что я уезжаю. А могла бы еще и не то рассказать.

Она улыбнулась Юраю как-то печально и игриво одновременно. Странная такая женщина, творящая вкусное в горьком чаду. Выплачивающая не свой долг. Ненавидящая Красицкого и надписавшая ему кастрюльки с едой на две недели.

«Это кино, – думал Юрай. – Это изначально мир, придуманный под жизнь… Но когда в нем крутишься долго, то уже и не понять, где улица, а где ее декорация, где чувство, а где имитация. Спятишь!»