И мама, глотая слезы, засобиралась домой. Вместе с Нелкой, его вроде и не замечая, они планировали день за днем лето: и как он будет оставаться один – надо привыкать, надо, и как будет оборачиваться туда-сюда Нелка, которая за работу держится двумя руками, а то, как и квартиру, потеряешь и не заметишь… К концу месяца погода начала налаживаться и потихоньку стали съезжаться дачники. Мама и Нелка очень ждали приезда самого близкого соседа, чьи окна смотрели на их терраску. Окна были все еще заколочены, но в день маминого отъезда приехали хозяева и сняли щиты. От Леона они знали, что сосед их именитый кинорежиссер, то тихий, что его как бы и нет, то такой разудалый, что хоть святых выноси. Но, в общем, мужик нормальный, с излишним самомнением, так ведь в их деле без этого нельзя, самомнение в этой профессии, можно сказать, заложено как составная часть. Жена его моложе лет на двадцать. Дочь, которую он снимает уже какой раз подряд, по всему видно – барышня бездарная и не киногеничная, хотя в жизни славная деваха, ее бы пустить по другой тропе… Где-то в Америке живет сын режиссера от первого брака, отец от него, считай, отрекся, потому что уезжал сын во времена, когда такие номера добром для остающихся родственников не кончались. Пришлось папе где-то публично казнить сына, как поступил в свое время Тарас Бульба. Это у нас завсегда в большом количестве – и папы-Бульбы, и мальчики-Павлики.

Когда режиссер снимал с окон щиты, он помахал рукой Юраю, тот ответил, как мог, со стороны это должно было выглядеть несколько неуважительно – слабое движение кисти. Поэтому мама, прибранная к отъезду, кинулась через двор к забору и что-то защебетала, защебетала, одним словом, режиссер еще раз помахал рукой, а жена его потом долго вырисовывалась в раме окна, разглядывая молодого полуинвалида. Юрай отметил, что соседка хороша собой. Ничего удивительного: разве режиссеры берут в жены некрасивых? «Это им западло», – подумал Юрай. Но явление женщины в окне сделало свое таинственное дело, как-то бойчее задвигались руки и ноги, а прощаясь с мамой, Юрай даже проводил ее до порога и крепко обнял, отчего мама расплакалась, но, скорей, от радости, чем от печали отъезда. Вставание и хождение Юрая было намечено на следующую неделю – по стратегическому плану медицины.

Нелка поехала провожать маму, оставив на столе деньги для Таси, которая должна была прийти через час. Именно поэтому Нелка и уехала, зная, что на перехват ей идет Тася.

Юрай смотрел на окна режиссера, надеясь еще раз увидеть его жену, но она в окне больше не появилась, мелькнула яркой одежкой во дворе, и все. Потом у Юрая выспрашивали: во сколько это было? И Юрай называл почти точное время – восемнадцать тридцать. Минут десять как ушли мама и Нелка, торопясь к двадцатичасовому поезду, а до прихода Таси оставалось еще полчаса.

Дело в том, что жена режиссера не приехала на следующий день в Москву. Режиссер ведь, как говорится, слинял сразу после снятия щитов, оставив на жену все остальные постзимние проблемы – уборку, проветривание и прочее. Ей надлежало вернуться к вечеру следующего дня. Она не вернулась. Режиссер целую ночь злился на жену, которая оставила его без ужина и устроила себе слишком длинный уик-энд, но утром все-таки немножко забеспокоился и послал на дачу шофера. Шофер постучал в закрытый дом, потом подошел к забору и спросил у сидящего Юрая, не видел ли он хозяйку.

– Да, видел, позавчера… – ответил Юрай. – Вчера – нет, решил, что они все уехали.

– Понятно, – буркнул шофер и поехал назад, но по дороге смекнул, что время ему дали немеренное, вполне можно пожить и для себя. Подумал и свернул в сторону Ивантеевки, где обитала хорошая знакомая, с которой можно было встречаться от случая к случаю. Женщина на жизнь и мужчин смотрела просто, лишне не задумываясь.

Вернулся шофер уже поздно, позвонил шефу, сказал, что у него сел аккумулятор, он сто раз говорил, что пора его менять.

– А жены вашей, Иван Михайлович, на даче нету, наверное, приехала, да?

Иван Михайлович бросил трубку, твердо уверенный в том, что шофер до дачи не доехал вообще. Про Ивантеевку студийный народ знал, тут была задачка для первого класса. Поэтому и в эту ночь режиссер больше злился, чем волновался. Потому что знал еще одну истину: случись что плохое, оно бы уже его достало. Он позвонил дочери и сказал, что думает о материном поведении, и вот дочь как раз забеспокоилась… У нее была своя машина, у режиссера тоже была, но он ездил на ней по крайней нужде: невозвращение жены вовремя крайним случаем не считалось. Что потом и вызвало возбуждение у разных любопытных. «Баба пропала, а ему хоть бы хны…»

– Папа, я съезжу на дачу, – сказала дочь.

– Ты сошла с ума! – закричал отец. – На ночь глядя! Мать твоя просто загуляла…

Что тут возразишь? Ольга Петровна хоть была женщиной в полном порядке, но иногда… Редко, редко… Раз в год или в два… С ней это случалось. Она закрывала двери и окна и оттягивалась… Это было тихое, закрытое пьянство, без компаний и соглядатаев. Наедине с собой. В течение двух-трех дней она проходила все ступени запоя, выходила из него сама, сама убирала за собой все безобразия, выкидывала бутылки, принимала контрастный душ. Два дня пила после этого крепкий куриный бульон. И вперед! Правда, старела в эти дни лет на десять, поэтому для всех у нее была «почечная колика», которая умучивает так, что слабо не бывает, но он-то знал. И дочь, Светка, знала тоже. Но зная, они не злились на Ольгу, более того, они ее уважали за то, что тайный порок ни разу наружу не вылез. Это ж преподавать надо как образец поведения, тем более в такой пьяной стране, как наша.

Но Светка в тот вечер все-таки поехала. Она открыла своим ключом дачу и нашла все московские материны причиндалы, без которых та никуда бы не уехала… В соседнем доме горел свет. Светлана отодвинула доску в заборе и постучала к Юраю.

Они впустили ее, Юрай и Нелка.

Нелка всплеснула руками: это же сколько времени прошло! Но тут же поправилась:

– Если бы что случилось…

– Вот и папа так говорит, – ответила Светлана. – Но только не могу взять в голову, у кого она и где…