В этот раз сорок километров до Селёвкино были совсем другими. Безжизненные поля, крючковатые чёрные стволы и похудевшие берёзы, казавшиеся теперь намного выше чем летом - также осиротело выглядят подростки, пустившие милую детскую пухлость в несуразный рост конечностей. Природные конечности, мелькавшие в окне, пугали, отталкивали одновременно притягивали мальчика.
Опустели вертолётные туристические площадки, закрылось в ледовом эскапизме водохранилище, машины двигались по дорогам, будто по кладбищу, боясь потревожить покой необъяснимого вечного сна. Стёрлось разноцветие товаров по обочинам трассы, а полинялый горизонт тяжело и серо набряк, не принимая больше полётов чаек, имитирующих авиалайнеры.
Annotation
Бармичева Екатерина Владимировна
Бармичева Екатерина Владимировна
Зимние каникулы
В этот раз сорок километров до Селёвкино были совсем другими. Безжизненные поля, крючковатые чёрные стволы и похудевшие берёзы, казавшиеся теперь намного выше чем летом - также осиротело выглядят подростки, пустившие милую детскую пухлость в несуразный рост конечностей. Природные конечности, мелькавшие в окне, пугали, отталкивали одновременно притягивали мальчика.
Опустели вертолётные туристические площадки, закрылось в ледовом эскапизме водохранилище, машины двигались по дорогам, будто по кладбищу, боясь потревожить покой необъяснимого вечного сна. Стёрлось разноцветие товаров по обочинам трассы, а полинялый горизонт тяжело и серо набряк, не принимая больше полётов чаек, имитирующих авиалайнеры.
По мере отдаления от Москвы и новогодних ярмарок, Тимоха всё больше насупливался и вздыхал. Ехать в деревню зимой совершенно неправильно, глупо! И вообще, быть ребёнком ужасно - все только и знают, что командуют, скидывают тебя с рук на руки, а сами делают, что хотят.
– Что-то совсем ты, брат, приуныл, а?
– подмигнул ему дед правым глазом в зеркало заднего вида.
– угу - протянул себе под нос Тимоха, но увидев на месте закрытого дедова века белое облачко, отвлекся от тоскливого настроения и спросил немного погодя: "Дед? А, дед?"
– ну?
– улыбнулся тот
– чё делать там у тебя зимой?
– да дел-то хватает, Тим! Видишь справа на небе хмарь?
Тимоха нехотя снова перевел взгляд за окно дребезжащей дедовой колымаги.
– То-то же - снег к ночи повалит. И будет три дня идти, а то и все четыре. Будем бицепсы качать, да лопаты точить, чтоб, когда снегопад закончится, быть во всеоружии.
– Это как - лопаты точить?
– ну это как до поры до времени зуб точить на неприятеля. Ферштейн?
– э?
Но дед только рассмеялся, зажмурившись, выпустив сразу два белых облачка на веках.
– Нормально всё будет, внучок! Ещё сам на следующую зиму проситься станешь!
На этом он в своей обычной манере как будто выключился из реальности и больше не разговаривал. Впереди было ещё тридцать километров пограничного пространства неизбывной тоски и час тягостного молчания, в которое через щели между отошедшими резинками и дребезжащими стёклами изворотливо и болезненно проникали черви сквозняка. Зареветь Тимофею не позволял альянс мужской гордости и детской ярости в отношении родителей, улетавших сегодня в романтический тур на Кипр и так необъяснимо предавших его накануне больших праздников.
– Вам не положено романтических каникул! Вы уже давно поженились и не молодые - у вас есть я.
– кричал еще два дня назад, рыдая, Тим.
– ну не плачь, сынок, не плачь, ты же мужчина в самом деле - лепетала расстроенная мать.
– И что вообще за сыр бор? В конце концов, мы с мамой весь год пахали на тебя, секцию по карате оплачивали, с уроками помогали, в кино водили, книжки читали. Нам тоже нужно отдохнуть, собраться с силами, чтобы и дальше тебя радовать - чуть тише, чем обычно говорил отец, заложив руки за спину и отмеряя шагами многочисленные отрезки по гостиной.
– агаааа, радовать - закатывался в истерике сын - как в шко-о-олу ходить, так яа-аа, а как а-а-атдыхать, так вы-ы-ы.
Тут отец резко остановился, побелел лицом и долгим взглядом посмотрел Тимофею в глаза, пока тот не съежился и не покрылся мурашками, а затем схватил с полки сигареты и вышел из квартиры, хлопнув дверью. Мальчик впал в такой шок, что боялся не то, что пошевелиться, но даже дышать - необычайно чужим и враждебным показался сейчас обычно добродушный и покладистый папка.
– зайка, так нельзя... Это не честно, ты и сам понимаешь. Мы с тобой ездили на море всего три месяца назад, а папа нет.
– а ты? Ты почему опять поедешь?
– потому что нам с папой тоже нужно побыть вдвоём. Ты говоришь - давно поженились, не молодые, но ведь любовь никуда не делась. Любовь надо беречь, кормить мороженым, рассказывать ей сказки, бросать вместе с ней каменные лягушки.
Тут Тимофей, наконец, понял. Мама перечислила ему всё то, что они сами делали еще недавно вместе на курорте. Он тогда радовался, что папе не дали отпуск и мама всё своё время будет тратить только на него: ни тебе готовки, ни проверки уроков, ни глажки рубашек, ни ранних подъемов. Но теперь была не его очередь помогать в строительстве фирменных двухуровневых маминых замков из песка, ловить её белеющие пятки под водой и спорить в ажиотаже у стойки с десертами. И хоть он и признал право отца на такой отдых, хоть и присмирел, засовывая в рюкзак зимние штаны и вязаные носки в ожидании дедовой тарантайки, а всё же, всё же... Всё же его начальниками были родители, а не чужой дядя, зажавший отпуск, а значит они просто не захотели брать его с собой, вот и всё...
– Вот и всё!
– раздался голос деда, поворачивающий машину на грунтовку - узнаёшь?
Пока они преодолевали глубокие зачерствевшие ухабы и подпрыгивали, словно на большой табуретке, в скрипучей Ниве с убитыми рессорами, Тим пытался сопоставить летние планы деревни из фотоплёнки памяти с тем, что он видел сейчас. Несколько чёрных пятен деревянных домов вдалеке у непроглядного леса, зацепившихся за нескладную просёлочную дорогу, напоминали пожухшие ягоды на высохшей лозе - поредевшую гроздь винограда с бракованными остатками, выброшенную в кювет на полном ходу.