Потом хитро улыбнулся, и добавил:

– Впрочем, вон за той рощей, действительно, плантации. Поэтому когда стали расчищать место здесь, никто даже не интересовался, для чего оно. Лишь когда я приказал утрамбовывать землю, некоторые посчитали, что я тронулся умом. Но сделали все, как велено, а что до их мнения…

– Отлично, Питер, отлично, – вклинился Герберт. – Твое умение пудрить мозги, а время между тем не терпит. Что бы там ни говорили эти яйцеголовые, но, вполне возможно, Лыжник опережает вас, Элая, на несколько дней. Поэтому, перефразируя Питера, скажу: час тут, час там, и можно выиграть пару дней. А там и обойти на финише. Не любите скачки? Нет?

– Предпочитаю игру в поло.

– Поло? О, нет, азарт не тот! Скачки, и только скачки, но мне главное – не ставить денег, тогда я всегда правильно угадываю победителя.

Подходя к застывшему в поле самолету, Паулс торжественно провозгласил:

– Прошу любить и жаловать – «Дуглас Скайтрейн»[69] – гордость американского воздушного флота! Новейшая разработка, бьюсь об заклад, вы, Элая, такого ещё не видели. Признаться, в этот раз я сам впервые на таком летел.

Название Толстому не понравилось – «Небесный поезд»! Так и представился двадцатитонный локомотив, идущий на посадку и перечеркивающий небо черной дымной полосой.

– Ту-ту! – весело загудел в ухо оказавшийся тут как тут Паулс. – Не спите, дружище! Вы еще не на борту! Успеете выспаться, до Тегерана лететь долго!

– А те люди, что там подсядут, они зачем летят в СССР?

– Техники, специалисты по обслуживанию самолётов, поставляемых русским по ленд-лизу[70], – зевнул Паулс. – Ну, давайте прощаться…

Он сунул Толстому рюкзак с вещами, который до этого нёс сам, и сердечно обнял подчинённого. Дауни ограничился крепким рукопожатием.

– Соблюдайте мои инструкции, подполковник, и всё будет хорошо, – сказал напоследок англичанин.

Толстой молча козырнул и направился к «Дугласу». В окне пилотской кабины показалась улыбающаяся голова, и сказала:

– Добро пожаловать на борт «Моники Сайлз».

Питер Дауни жёлчно спросил коллегу:

– А не кажется ли тебе, Герберт, привычка ваших пилотов называть самолеты именами своих шлюх идиотской?

– А почему бы и нет, – ответил Герберт. – Быть может, если бы «Титаник» назвали Пенелопой, айсберг постеснялся бодаться с леди. Кстати, как ты груб, Питер – «имена шлюх», фи, как некрасиво! Мельчают джентльмены, мельчают!

– Не угодно ли моему давнему другу чаю, – жёлчно осведомился в ответ англичанин.

Заработали двигатели самолёта, и дальше Толстой уже не услышал, а жаль, ибо говорили о нём.

– Я не предполагал, что он настолько туп, этот ваш Элая! – громко заорал на ухо Паулсу Дауни.

– Неужели вам хотелось услышать от нашего протеже умные вопросы? – огрызнулся Паулс. – Например, что случится, если Лыжник распознает в нём агента иностранной разведки? Из умников плохие исполнители, дружище. Мне милее простые, бесхитростные парни, такие, каким я сам был в молодости. А свой чай засуньте себе подальше в карман, я не за тем прибыл на Восток. Загар-кальян-сари, вот моя программа для этих диких и опасных мест...

…«Любопытно, кем был в прошлой жизни Герберт? – думал Толстой, умащиваясь в жёстком кресле. – Почему-то мне кажется, каким-нибудь Марко Поло, Колумбом, Магелланом. Конченым авантюристом без страха и без совести. А, может, наоборот – каким-нибудь тихим мышонком… Сэкономил жизненные силы на целую лишнюю жизнь, поэтому теперь он такой живчик».

За рассуждениями подполковник практически прозевал взлет. Спохватился в тот момент, когда пол под ногами встал дыбом. Поднявшись на определенную высоту, самолет повернул на северо-запад. Толстой с тоской глядел в иллюминатор на горы, проплывающие внизу.

Глава 5

О том, как сложно порой бывает отделить науку от мифотворчества

«…Друзии же сказают, яко идуще ему за море, и уклюну змия в ногу, и с того умре…»

Новгородские летописи

20 сентября 1942 года. Москва.

– Внизу кто-то есть, слышите? – прошептал Никольский. Вскочив из-за стола, он направился к незапертой двери, ведущей из Артюховского убежища в коридор. Спиритус крепко овладел молодым офицером, поэтому походка того, по замыслу – бесшумно-кошачья, на деле оказалась другой – вихляющей и нетвёрдой.

Герман прислушался. Действительно, кроме них троих, в институте находился кто-то ещё. И этот кто-то обозначал своё присутствие весьма отчётливыми звуками – бормотанием и постукиванием.

– Чего всполошились, товарищи? Это баба Тоша, наша техничка, – рассмеялся Артюхов. – Мы с ней вдвоём стережём институтские сокровища.

– Лучше перебдеть, чем недобдеть, – оконфузившийся Никольский поспешил вернуться за стол.

– Баба Тоша – личность по-своему мифологическая, – продолжил улыбающийся Артюхов. – Князя Щербатова именно она выручила…