Зима не приносит долгожданного покоя: начинается пряжа, взапуски работают прялки, вязальные крючки и самодельные ткацкие станки, перерабатывая овечью «вовну» на шароварное и черкесское сукно, на чулки, кофточки и перчатки. Встрепенется темной ночью хозяйка, выглянет во двор и, если увидит, что где-то замерцал уже огонек у ретивой казачки, быстро засвечивает каганец, и комната наполняется шмелиным жужжаньем веретена. Минуты короткого роздыха наступают, когда подрастает сын, оженится, и в семью приходит домовитая невестка. Только тогда имеет право свекровь и чуть попозже подняться, и посудачить на лавочке с соседками, выбрать время для посещения церкви.

Миша привязал мерина на базу, у деревянных яслей, пошел, придерживая лежащие на плечах недоуздки. Коню хотелось пить, он поглядел вслед Мише, попробовал потянуть ясли, прерывисто заржал.

— Маманя, кони не приходили? — спросил Миша.

— Куда?

— Домой.

— Да они ж на попасе.

Миша уставился на мать выпуклыми зеленоватыми глазами.

— Ты шуткуешь, маманя. Они в сарае.

— Нема их в сарае.

Миша быстро зашагал к сараю, распутал веревочную петлю, служившую вместо засова, потянул на себя дверь, заглянул. Кони сгрудились у входа. Миша снова завязал петлю, улыбнулся.

— Ишь занудились кобылки. Со степи домой, а из дому на волю тянет.

— Небось напугался, Миша? — опросила мать, тепло поглядывая на своего любимца.

— Не пужливый. Я так и знал, кони-то в сарае.

— А где ж им быть. Видать, Черва увела. Пришла распутанная, а за ней, как полагается, все увязались. Я ей кнута всыпала.

— Зря, мама, Черву, то, видать, Купырик напроказила. — Миша направился в дом, у сеничных дверей задержался. — Мама, ты харчей бы приготовила загодя, ребята вот-вот подъедут, ждать не будут. Надо к табору засветло возвернуться.

— Приготовлю, приготовлю. Напоила бы тебя каймачком, сыночек, да кот всю верхушку сожрал. Хоть бы завез его куда-нибудь. Жалеешь все.

— Может, еще кто каймак слизал?

Мать отмахнулась:

— Больше некому. Кот. По всему видно, он.

— Ты мою новую полстенку не видела? Чисто весь побился на Федькиной кляче, — переменил разговор Миша.

— Полстенка под редюжкой, на койке, ты ж сам ее туда прибрал.

— Может, и прибрал, я что-сь запамятовал.

Летом Миша спал в холодном коридоре забитого парадного входа. В коридоре складывали «жмени» прочесанной конопли, семенное просо и клещевину, и тут же по бокам ступенек стояли два трехпудовых бачка с медом от собственных пчел.

«Не иначе какой-то воряга каймачком заправился, — Думал Миша, перекидывая тряпичные плетеные половники, — кот у нас сознательный». Полстенки не находилось. Мальчик поднял одеяльце, подушка откинулась, и у него округлились глаза. Миша замер с одеялом в одной руке и с полстенкой в другой. Кот совершил оскорбительное, возмутительное дело. Взяв потник и подушку, Миша вышел в кухню с мрачным лицом и глазами, полными слез. Мать, торопливо обтерев руки о фартук, схватила подушку.

— Опять кот. Ах он, проклятущий, как же ее теперь отстирать? Придется перья перебрать.

Миша пришел в себя. Глаза его были уже сухи.

— Давай кота, маманя.

— Давно бы так! Житья от него нема. В мешок его, сыночек, да выкинь аж на Камалинском юрту, чтоб им в нашей станице не пахло.

Торопливо поев пресных пышек, облитых вершковой сметаной, и запив кружкой молока, Миша отправился поить лошадей. Елизавета Гавриловна вытряхнула из торбы крошки и положила туда кусок сала, пышек, хлеба.

«Маловато, — определила она, заглянув в сумку, — Сеню будет угощать, надо на двоих».

Вынув из борща кусок мяса, всунула в торбу и, оправляя под платком волосы, отправилась к погребу… Миша спускался с чердачной лесенки, держа под мышкой белолапого кота.

— На горище нашел, — весело заявил Миша, — Ты куда? за молоком? опять навяжешь глечик? Не надо, мама. Берегись с ним… Я лучше в мешок кота всуну.

Мальчишка был в паутине и пыли. Кот, ничего не подозревая, безмятежно мурлыкал, то вбирая, то выпуская из розовой пленки белые когти. В мешок полез неохотно. Когда же мешок был завязан — заметался и замяукал.

— Теперь не уйдешь, — торжественно определил Миша. Он выехал на улицу, держа мешок на отвесе.

Мать, заперев ворота, крикнула вдогонку:

— В бурьяны его, шкоду! Мышей не ловит, только вершки охватывает.

В степь возвращались гуртом. Сенька поджидал их на выезде у кладбища. Пристроившись, он оделил всех мочеными яблоками. Ехал, помахивая ногами, нарочито желая обратить внимание на потрепанные опорки, подвязанные шпагатом.

— Павло наделил, — похвалился он, — вернулся как раз со второй возки с кукурузой, вместе с Любкой. Заметили — ноги в цыпках да подсадинах, обужу приволокли. Теперь я кум королю, сват министру.