В ту пору кончилась моя безмятежная жизнь, и со мной стали происходить различные события. Видимых причин этому не было. События даже не были связаны между собой. Больше всего это походило на перемену погоды.

Первым таким событием было знакомство с Софи, второе – что мой дядя Аксель узнал обо мне и моей двоюродной сестре Розалинде Мортон. Он наткнулся на меня, когда я с ней разговаривал, и счастье еще, что это был он, а не кто-нибудь другой.

Наверное, инстинкт самосохранения заставлял нас до тех пор молчать об этом, потому что ясного ощущения опасности у нас не было. Я настолько ничего не боялся, что не стал особенно скрывать, в чем дело, когда дядя Аксель увидел, как я сижу за стогом и вроде бы сам с собой разговариваю. Он стоял рядом минуту или две, прежде чем я увидел его краешком глаза и повернулся посмотреть, кто это.

Дядя Аксель был человеком высокого роста, не худой и не толстый, но крепкий и, что называется, хорошо сохранившийся. Я часто наблюдал, как он работает, и думал о том, как крепко сроднились его жилистые руки с полированным деревом рукояток его инструментов.

Он стоял, опираясь на толстую палку, с которой он всегда ходил из-за того, что сломанная в плавании нога неправильно срослась, и внимательно меня рассматривал. Его лохматые, начавшие седеть брови были слегка нахмурены, но на губах играла улыбка.

– Ну, Дэви, с кем это ты так усиленно щебечешь? С феями, гномами или просто с кроликами?

Я только покачал головой. Он подошел, хромая, сел рядом и осведомился, жуя травинку:

– Скучно одному?

– Нет, – ответил я.

Немного нахмурившись, он снова спросил:

– Разве не интересней было бы разговаривать с кем-нибудь из ребят? Гораздо ведь интереснее, чем с самим собой?

Я было заколебался, но ведь меня спрашивал дядя Аксель, мой лучший друг из всех взрослых, и я сказал:

– Я так и делал.

– Что делал? – недоуменно спросил он.

– Разговаривал с одним из них, – сказал я.

Он нахмурился и переспросил:

– С кем?

– С Розалиндой, – ответил я.

Он пристально посмотрел на меня и заметил:

– Но я что-то ее нигде рядом не вижу.

– А она не здесь. Она у себя дома, то есть не совсем дома, а в маленьком тайнике на дереве, который для нее построили братья в леске неподалеку от ее дома. Это ее любимое место, – объяснил я.

Сначала он никак не мог понять, что я имею в виду, и продолжал говорить со мной так, как будто это была игра. Но когда я постарался объяснить ему, он притих и долго слушал, внимательно глядя мне в глаза. Лицо его становилось все серьезнее. Когда я закончил, он минуту или две молчал, а потом спросил:

– Значит, это игра? Ты мне правду говоришь, истинную правду, Дэви?

Внимательно и пристально он всматривался в меня.

– Ну конечно же, дядя Аксель, – уверял я.

– Ты об этом больше никому никогда не рассказывал?.. Совсем никому?

– Нет, это же секрет, – сказал я, и он вздохнул с облегчением.

Отбросив одну изжеванную травинку, он взял из стога другую и долго, тщательно грыз ее и выплевывал, потом посмотрел на меня в упор:

– Дэви, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты дал мне слово.

– Какое, дядя Аксель?

– Я хочу, – очень серьезно сказал он, – я хочу, чтобы ты хранил это в тайне. Я хочу, чтобы ты дал мне слово никому, слышишь, никому не рассказывать то, что ты мне сегодня рассказал. НИКОГДА. Это очень важно. Позже ты поймешь, насколько это важно. Ты не должен делать ничего такого, что даст кому бы то ни было повод даже заподозрить это. Обещаешь?

Его суровая настойчивость произвела на меня большое впечатление. Никогда не говорил он со мной так серьезно. Я понял, что, давая ему слово, клянусь в чем-то гораздо более важном, чем могу себе представить. Он смотрел мне в глаза, пока я произносил слова обещания, и удовлетворенно кивнул, увидев, что я действительно собираюсь его исполнить. В знак договора мы пожали друг другу руки. Потом он сказал:

– Лучше всего тебе было бы совсем забыть об этом.

Я подумал хорошенько и покачал головой:

– Я, наверное, не смогу, дядя Аксель. Никак. Я хочу сказать, что это просто есть во мне. И стараться забыть это все равно что… – Тут я остановился, не в силах выразить словами то, что хотел сказать.

– Все равно что забыть, как говорить или слышать? – продолжил он.

– Вроде этого, только по-другому, – признался я.

Он кивнул и снова задумался, потом спросил:

– Ты слышишь слова в уме?

– Не то чтобы «слышу» и не то чтобы «вижу». Они… вроде каких-то образов… и если при этом их называть словами, то они делаются яснее, их тогда легче понимать…