Вечером, уже уложенная в постель, я слышу, как мама в соседней комнате рассказывает отцу о моем «преступлении»: «Пойми, она заявила это при всех, главное — при Шуретте!» Что говорит отец, я не слышу, но по интонации улавливаю, что он успокаивает маму… И засыпаю, не додумав до конца способа отомстить. Маме я мстить не собираюсь, хотя, честное слово, не понимаю, что вызвало ее несправедливый… да! несправедливый гнев. И, главное, зачем она ругала меня при всех.

Случай отомстить представился мне не сразу. Я терпеливо ждала и дождалась. Мой отец как раз вернулся из почетной командировки — плавал на ледоколе «Ермак» снимать со льдины легендарных папанинцев. Его корреспонденции с борта «Ермака» появлялись в «Ленинградской правде» почти ежедневно. Из плавания он привез мне замечательный подарок — надувного резинового кота. Папа купил его для меня в каком-то иностранном порту!

На другой же день, когда все ушли на работу, я слонялась по квартире, заглядывая в комнаты соседей: у нас не было обычая запирать двери на замок. Мне не терпелось похвастаться своим котом. Он был такой красивый! И большой, больше моего Кузи. Но в квартире было пусто, только в комнате бабы Ляли за столом сидела Шуретта и в одиночестве хлебала суп, обхватив толстыми ногами ножку обеденного стола. Я повернула было назад, но… На худой конец, чтобы показать кота, могла сойти даже Шуретта. Я вошла и решительно направилась к столу. Шуретта, издавая хлюпающие звуки, работала ложкой, поглощая, не иначе, свои знаменитые щи. На меня она даже не взглянула. Это — на меня! У которой отец-герой, спасавший папанинцев! На меня, кому привезли такого замечательного кота!

Я подошла вплотную и молча ткнула котом Шуретту в жирный бок. Кажется, я что-то при этом сказала, вроде: вон у меня какой кот есть!

Не повернув ко мне головы, Шуретта бросила ложку на клеенку, вырвала кота у меня из рук и, даже не взглянув на него, запустила им через всю комнату, к двери. У меня аж дыхание занялось. Я подбежала к коту, подняла. Слава Богу, он был цел, а ведь тонкая резина могла порваться, напоровшись на какой-нибудь гвоздь!

Прижимая кота к груди, я вернулась к столу, поднялась на цыпочки и два раза плюнула в Шуреттину хряпу. После чего, не слушая ее криков, медленно удалилась.

Конечно, вечером, Шуретта пожаловалась маме, и та велела мне извиниться. Я отказалась, объяснив, что права я, а не Шуретта. Но мама непреклонно твердила: как бы там ни было, а плевать в тарелку — безобразие! Неважно в чью и почему. «И что тебе стоит просто сказать: “Простите, я больше не буду”»?

На кухню, где Шуретта проводила большую часть времени, я прибыла на руках у матери. Пробормотала: «Прстите-бльш-небуду», уткнулась лицом в мамино плечо, и мы выплыли в коридор. Там меня спустили на пол, и я вприпрыжку побежала к тете Геле, которая, разумеется, была на моей стороне, и мы с ней пили чай с сибирскими шанежками, специально для меня испеченными.

С того дня у меня появилась новая игра. Налив в стакан воды из-под крана, я крошила туда колючки от кактуса, растворяла черную акварельную краску, добавляла пыли с полу и золы из нашей печки. Игра называлась: «готовить яд для тети Шуры». Когда-нибудь я заставлю ее выпить эту отраву. Когда и как — неважно. Важен был сам процесс приготовления…

Много лет спустя мама рассказывала мне, что тетя Геля тоже по-своему отомстила Шуретте: пробила гвоздем кастрюли, которые баба Ляля выделила своему сыну и его новой жене, и натолкала битого стекла в их мыло в ванной.

А Евгению Ивановичу отомстила судьба.

Когда замкнулась блокада и начался голод, Шуретта эвакуировалась. Евгения Ивановича в армию не взяли, кажется, по состоянию здоровья, но и уехать он почему-то не успел. И уже после войны тетя Геля говорила, что он приходил к ней умолять, чтобы она помогла ему выехать на Большую землю — как члену ее семьи. Тетя Геля отказалась: он не был ее мужем, и обманывать коллектив она не могла. Просто не имела права!

Больше они не виделись, по слухам, Евгения взяли в ополчение, и там он не то погиб, не то просто умер от голода. Тетя Геля всю блокаду прожила в нашей замороженной квартире, работала на военном заводе.

А баба Ляля умерла еще зимой сорок первого. Про моего котенка Кузю и песика Рыжку тетя Геля сказала, будто их украли. Кто украл, она якобы не знает. Но я-то всегда была уверена: никто никого не крал, Кузю и Рыжку сожрала Шуретта. Бабу Лялю уморила тоже она! И я возненавидела ее еще больше, навсегда.

Мама и академик

Эта история произошла еще до моего рождения. Мама жила тогда на Петроградской одна. У нее был двоюродный брат Лева, бездомный не то студент, не то аспирант. Мама жила в двух комнатах, и родственники попросили ее приютить Леву на время.

Мама согласилась: Лева был тихим, интересовало его только одно — физика. Рассказывали, что еще в раннем детстве маленький Лева, внимательно вглядевшись в хлебную крошку, вдруг задумчиво произнес: «Интересно, сколько в этой крошке атомов?» Никто не смог ему ответить, все растерянно переглянулись. Зато когда он задал другой вопрос, адресуясь к своему двоюродному брату Володе (младшему брату моей матери): «Володя, а почему на грядки кладут пук-пук?», Володя снисходительно ответил: «Дурак! Это не пук-пук, а говно!»