Теперь несколько слов о чисто литературном облике повести.

Повесть написана телеграфно и очень неряшливо. Некоторые ее фразы просто нечитаемы. Например (стр. 8): «Деревянные дома, цунами-лестницы, фонари — молчали». Как понять «цунами-лестницы»? То ли это специально построенные лестницы, по которым спасаются во время цунами, то ли это некий образ, но тогда он совсем непонятен. «Молчаливые дома» — куда ни шло, но молчащие фонари — это уже никуда не годно. Гротеск, конечно, включает в себя и изображение людей в «уродливо-каррикатурном» виде, но если даже Вы уродуете содержание книги о Робинзоне Крузо, то это еще не дает Вам право писать такими фразами-уродцами (стр. 41): «Его лоб, широкий как у чашника, правда, мог вызвать восхищение, а сам он умел быть и важным, и энергичным, и простым, и умел этим заразить каждого. Спутники его любили поесть, но в меру, поговорить об искусстве, но сверх меры…» Или (стр. 63): «Я слушал хор звезд, слушал дыхание Никисора и Потапа, слушал падение листьев на рыжую траву, и жгучие слезы любви ко всему этому рождались во мне, и жгли глаза и горло». Гротеск требует все же хотя бы элементарной логики, иначе это будет просто бессмысленным набором слов. Я вовсе не противник гротеска, буффонады, к сожалению, в нашей литературе они редкие явления. Но буфф ради буффа, зубоскальство ради красного словца — нет, такие повести я не могу рекомендовать издательству.

А ведь Вы могли бы написать подлинно сатирическое, острое произведение, и адрес его был бы хорошо известен, и сарказм бил бы в цель, и даже «натурализмы» были бы уместны, для этого Вам нужно было только задаться вопросом: какая идея лежит в основе, для чего все это пишется?

Подумайте над этим.

Желаю успеха.

С уважением член Союза СП В. Прокофьев.

Понятно, что рукопись никуда не пошла.

Цунами-лестницы — это что-то вроде некоего образа. Ну, ладно. Я к тому времени уже семь лет проработал на Сахалине, Камчатке, Курильских островах и знал, что собою представляют эти потрясающие, забытые Богом места. «Получается, что Курильские острова заселены, в основном, пьяницами, распутными бабами, лжеучеными, идиотами-киношниками и халтурщиками-скульпторами». Именно это во многом соответствовало действительности. «Может быть, на островах и живут нормальные люди, но Вы заблаговременно отправили их в океан ловить рыбу, иначе они будут мешать гротеску». Что ж, решил я, не впервые читать рецензии людей, никогда не покидавших пределы Садового кольца. Но в конверт было вложено еще одно письмо от того же В. Прокофьева — личное, то есть обращенное не к издательским работникам, а к автору.

Уважаемый Геннадий Мартович!

Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая Гвардия», в лице Г. Рой, передало мне на официальную рецензию Вашу повесть «Каникулы 1971 года». И официально я Вас хорошенько отругал. Право, жалко и времени, и сил, и «мозговой эквилибристики», потраченных Вами на эту гротескную повесть. В официальной рецензии я изложил причины, по которым Ваша повесть (в том виде, в каком она пребывает ныне) не может быть напечатана. И, уверяю Вас, это не просто мое личное мнение, а знание тех требований, кои предъявляются издательством. Я некогда был редактором в этом издательстве, более десятка лет состою рецензентом, ну и многажды там издавался.

Если бы Вы были бесталанны, то и шут с ним, с временем и силами: графомания — болезнь неизлечимая. Но ведь у Вас есть искра божья, Вы умеете видеть главное, умеете главное показать. (Сужу по рукописи.) И лепить характеры Вы тоже умеете. Так зачем же Вы сами это умение отправляете в корзину? Так и подмывает по-старчески побрюзжать — де, мол, вот молодость — не знает, куда девать силы и дни. А ведь Вы уже издавались, значит, Вам нет необходимости снова и снова делать «пробу пера». Пора писать и писать. Но не для собственной потехи, не в стол и даже не для будущего.

Если вернуться к рукописи, право, из нее может получиться неплохая юмористическая повесть. И переделать рукопись не столь уж трудно. Мне вспоминаются юмористические повести и рассказы Санина (вероятно, Вы читали их). Санин пишет на грани гротеска, но при этом ничего не выдумывает. Он, скорее, очеркист, документалист. У Вас могло получиться ничуть не хуже. Вы же знакомы с Курилами, с их бытом, экзотикой, людьми. Это же благодатнейший материал, почти целина. Вот и поднимите этот материал как юморист или даже как сатирик. Уверяю Вас, в новой повести найдется место и Вашему шефу, и скульптору, и другим персонажам. Но они только тогда встанут во весь рост фигурами сатирическими, когда рядом окажутся люди иного плана.

А разве нельзя юмористически и в то же время достоверно рассказать о быте Курил? Тут, наверное, будет простор и для сатиры. Уверяю Вас, что такая повесть, повесть, несущая познавательные элементы и в то же время веселая, сочная — всегда найдет издателя.

На правах старика хочу дать Вам еще один совет — следите за своим языком, стилем. Телеграфность ныне вышла из моды. Ведь это была только мода и не более. Я уверен — Вы вернетесь к повести. И мы еще увидим ее напечатанной.

Всего, всего доброго.

Ваш В. А. Прокофьев.

Был указан и адрес, на случай, если я захочу написать.

Я не написал. Мне было трудно понять, почему официально повесть отвергнута, ведь в личном письме мой талант не подвергался сомнениям, даже напротив — оценивался высоко. Правда, мир двойных стандартов еще не пугал меня, потому что я был молод и ничуть не страшился ни личной доброжелательности Прокофьевых, ни их официальной враждебности.

Одна из самых печальных книг, посвященных литературе 70–80-х годов XX века, это, конечно, книга Бориса Стругацкого «Комментарии к пройденному». Атмосфера, в которой мы жили, только издали, из XXI века, кажется сиреневой романтичной дымкой. Там, в реальности, она была густо пропитана серными газами, запахом бездарно пережженного угля и нефти, и много еще чего. Но даже это не главное. Сиреневая романтическая дымка — это воздух, перенасыщенный тяжелым дыханием советских редакторов, рецензентов, мелких и крупных издательских и партийных работников. Прошли сквозь эти нелепые заграждения немногие. Борис Натанович прошел. С остатками измотанного здоровья. Думаю, рано или поздно найдется в России умный издатель, который не просто повторит «Комментарии к пройденному», а выпустит их вкупе с многочисленными письмами друзей и врагов. Тогда картина окончательно прояснится.