Пронзительно взвизгнули блоки, и сразу пять или шесть спеленатых заскользили к выходу, на допрос к Жестяному Крикуну. Но тут случилось нечто напоминающее аварию заводского конвейера. Дверь резко распахнулась, ударив ближайший сверток так, что оттуда раздался вопль, и тут же захлопнулась, но лишь затем, чтобы вновь открыться и нанести удар другому подвешенному. Между тем блоки продолжали скользить вперед, свертки наезжали друг на друга, а навстречу им из дверей двинулись другие спеленатые, возвращающиеся от железного «следователя». Блоки сцепились между собой, тросы схлестнулись, свертки образовали один огромный ком, дергающийся из стороны в сторону. Дверь методически раскрывалась и закрывалась, отбрасывая, сминая и расталкивая подвешенных, которые вопили и визжали на разные голоса, безуспешно стараясь выкарабкаться из прозрачных пленок.

Прайс почувствовал, как заколебались и заскрипели блоки его подвески. Он стронулся с места и поплыл к двери. Сейчас он попадет в общую свалку! Тяжелая, пуленепробиваемая и огнестойкая металлокерамическая дверь может сломать ребра, пробить голову. Он зажмурился и оцепенел, предчувствуя неминуемые увечья. К счастью, навстречу ему двинулся еще один сверток; они столкнулись на полдороге к выходу и остановились.

Мом оказался прав — живые тюремщики так и не появились, видно, в самом деле их здесь не было. Кто-то невидимый или, вернее, ЧТО-ТО невидимое приводило в движение блоки, и прозрачные коконы, болтаясь на тросах, сталкивались и расходились, дергались, расцепляясь, и вновь съезжались, соединяясь в беспорядочную мешанину. Наконец дверь прекратила свое движение и перестала наносить тумаки несчастным. В воздухе распространился запах разогретой смазки, подгоревших пластиков, почти раскаленного металла — словом, весь тот букет ароматов, что неизбежен при действии сложной автоматики да еще в условиях аварийного режима.

В помещении для «предварительно изолированных» вновь воцарился прежний строгий порядок. Свертки образовали длинный ряд, и Прайс вернулся на старое место.

— Ужасно, мистер Мом!.. Я так испугался… Дверь — она работала, как паровой молот, сокрушая все…

— Пустяки.

— Вы называете это пустяки?

— Так случается каждый раз, когда Жестяного Крикуна подзаряжают. Он вдруг останавливается и ждет, пока его подзарядят. Это значит — в сенате обмолотили новую пачку законов. Крикуна начиняют законами, как детскую погремушку сухим горохом; законы так и пересыпаются в его жестяной башке. Полмиллиона законов и столько же дополнений и примечаний. А еще дополнений к примечаниям и примечаний к дополнениям. У него самая большая электронная башка во всем штате. Кстати, я не спросил вас, милейший Прайс, за какие грехи вы очутились среди подвешенных?

— Я не виноват. Я ничего не сделал. Наоборот, надо мной надругались.

Он рассказал, как жестоко его обманули, как сделали его отцовское горе предметом безжалостного телевизионного пари.

— Они ворвались в мой дом, издевались. Я только защищался…

Мом присвистнул.

— Плохо! Вы подняли руку на частную инициативу и свободное предпринимательство. Крикун не любит подобные выходки. Хочу предупредить…

Но Прайс вновь поплыл к двери.

— Кен! Следите за своими мыслями! Мысль изреченная есть ложь! — выкрикнул Мом вслед удаляющемуся свертку.

Тяжело и плотно захлопнулась дверь.

«Странные слова, — подумал Прайс, — что он хотел сказать, о чем предупредить? «Мысль изреченная есть ложь…»

Он плыл внутри тускло освещенной трубы, почти касаясь ее стенок. Стало душно; казалось, резиновый ошейник стягивает шею все туже и туже.

Неожиданно труба расширилась воронкой; он оказался в небольшом зале и тут же испуганно отшатнулся.

Если бы мог отшатнуться!

Занимая всю противоположную стену, перед ним стояла человеческая голова. Искаженные, грубо-примерные пропорции. Тяжелый нос, обрубленный цилиндром. Круглые, выпученные глаза. Рот зияющей щелью рассекал лицо на две половины. Истукан язычников. Скульптура модерниста. Игра природы, выдолбившей ветром и солнцем изваяние, к ужасу суеверных. Или всё вместе — идол, скульптура, скала — тяжелое, массивное, злобное.

— Ваше имя?

Не вопрос — вопль. Голос плотно заполнил все помещение. Прайс оглох, голос проник до каждой клеточки его тела. Но спрашивала не голова. Вопил стереорупор, укрепленный на потолке. Голова молчала.

— Кен Прайс, — ответил коммивояжер.

— Профессия? — прогремело сверху.

— Коммивояжер «Медикал-секьюрити», Сентр-ринг, сто семнадцать…

— Чем завтракали в день ареста?

«Идиотский вопрос», — подумал Прайс.

— Идиотский вопрос! — неожиданно рявкнула голова. Она раскрыла рот, в котором мог уместиться несчастный коммивояжер, и громоподобно извергла те слова, которые сам он не решился произнести вслух.

«Мои слова!» — ужаснулся Прайс.

— Мои слова! — прошипела голова и лязгнула челюстью.

— Молчать! — рявкнул стереорупор. — Повторяю! Что ты ел утром в день ареста?

— Галеты «Пупс», замороженные сливы и…

— Ты любишь сливы? — насмешливо спросил рупор.

Конечно, через рупор орет Крикун. Но зачем здесь голова?

«Я искал золотую косточку, — хотел сказать Кен, но промолчал. — Может быть, лучше помалкивать?»

— Я искал золотую косточку, — немедленно прогудел истукан.

— Кто сказал про косточку? — тихо, но свирепо поинтересовался Крикун.

— Я ничего не говорил, сэр!

— Заткнись! Ты сам выдал себя! Ты тоже ищешь золотые косточки, заключаешь пари, участвуешь в тотальной игре! Почему же ты помешал другим честно держать пари?

«Честное пари? Мерзость!» — подумал Кен, но вслух хотел сказать, что он только защищался от непрошеного вторжения в его дом…

— Мерзость! Мерзкое пари! — перебил его истукан.

Истукан говорил голосом, странно знакомым. Несомненно, очень знакомым!