Главный герой - Гарри. Место основных действий - Хогвартс. Но человек, изменивший реальность, находится в магловском мире. Попаданец. Русский. Военный. Волею судьбы он стал дядей Гарри Поттера и изрядно повлиял на детское мировоззрение и образ мыслей. Итак, Дурсли были в глазах соседей абсолютно нормальным семейством, с которым просто не могло произойти что-то странное или мистическое. А потом произошел тот ужасный случай, и все пошло уж совсем не по канону.
====== 1 ======
Все началось, когда Дурсли были еще не таким нормальным, в нашем представлении о «нормальности», семейством.
Мистер Дурсль, огромный, похожий на усатого кита, тучный мужчина в те времена вполне мог, скажем, бояться магии, но при этом даже не думать о разумной осторожности в общении с магами.
Миссис Дурсль, сухощавая сплетница-блондинка, обожающая шпионить за соседями, сына и свои розы, притворялась, что у нее вовсе нет ни сестры, ни родителей и была вполне способна поселить малолетнего племянника в той же кладовке, в которой хранила швабры, хлорку и прочие моющие средства, которые предписано держать подальше от детей.
Разумеется, не имеет смысла обвинять магов в том, что случилось с главой семейства!
Если мимо тебя прополз целеустремленный магический ребенок, не надо брезгливо отталкивать его носком разношенного тапочка!
Если этот ребенок размотал магнитную ленту твоей любимой кассеты по всему дому, да еще часть изжевал и обслюнявил — нельзя на него орать!
А если этот малыш треснул твоего сына по лбу погремушкой, да с такой силой, что надулась крупная шишка — ни в коем случае! — повторяю!!! — ни в коем случае нельзя лупить по попе газетой магического, избалованного дитятку, которому от роду полтора года.
Потому что магия — штука непредсказуемая, а Вернон Дурсль под кровную защиту не попадал.
Белая вспышка, которую не видела жена, и которая была последним, что видел магл.
И карета “неотложной помощи”, в которой медбратья понятия не имели, что пытаются удержать в тучном теле вовсе даже не душу кругом виноватого мистера Дурсля, а так, побочный эффект спонтанного выброса.
Сперва появились звуки. Отрывистые, не очень понятные, раздражающие. И временами — тихий женский плач.
Мучительно хотелось увидеть того, кто над ним рыдает и утешить, но открыть глаза не получалось очень долго.
Следующее воспоминание — разговор с доктором.
Смысл слов угадывался с трудом. Ну, словно он на троечку выучил иностранный (и ту жалостливая учительница — рассеянная старушка в очках — поставила из сострадания), потом прошло несколько десятков лет, а потом носитель языка принялся что-то быстро-быстро рассказывать, необоснованно ожидая внятного ответа.
Только через несколько мгновений он понял, что его спрашивают об имени. Помнит ли, как его зовут?
– Офкорз! Ай эм В… В… Май нейме Ви… Ве… В…
– Вернон, ты — Вернон Дурсль, — прорыдала стоящая за плечом доктора женщина, уткнувшись в насквозь мокрый носовой платок.
– Миссис Дурсль, бр-бр-бр, зе-зе-зе, зе-зе-зе, бр-бр-бр, — речь доктора была невнятна, но интуитивно больной догадался, что женщину просят не встревать в диалог. Причем, не очень вежливо. И, хоть имя «Вернон» казалось каким-то неуклюжим, а «Дурсль» вообще звучало, как детская дразнилка, раздражение вызывал сам факт, что к женщине, которая о нем переживает, то есть — к его женщине, могут проявить неуважение. Он бы стукнул нахала, наверное. Да точно стукнул! Но руки и ноги не слушались, словно это было не его тело.
Еще немного побормотав, доктор ушел.
А женщина осталась.
Она была рядом, когда он не мог проглотить еду, вытирая салфеткой отвратительные слюни.
Когда заново учился ходить, говорить, читать.
Она привезла его домой, убирала за ним, разговаривала, кормила с ложечки. Показывала щекастого белобрысого мальчишку — их сына Дадли.
Она пыталась получить хоть какой-то совет по делам «Граннингса» — фирмы, которая, оказывается, принадлежала семейству Дурсль.
И было слышно, как она плачет ночью от усталости и беспомощности.
А он лежал бревном и пытался хоть как-то взять под контроль неповоротливое тело, чувствуя себя китом, выброшенным на берег.
День, когда он самостоятельно дошел до сортира и сделал свои дела без посторонней помощи был для него ярким праздником, сродни второму рождению.
После этого восстановление пошло в удвоенном темпе. Физическое восстановление. Речь, чтение, письмо по-прежнему вызывали затруднение. А память на имена и лица вообще не возвращалась.
Даже собственную тещу — старую ведьму, которую, казалось бы, невозможно забыть, единожды увидев, он решительно не помнил.
Потому, каждый вечер они с Петти разглядывали фотографии, снова и снова повторяя имена друзей, знакомых и родственников.
Потому, ползал он по ковровому покрытию в гостиной, на равных с мальчишками «играя» в кубики с буквами, с трудом складывая их в слова.
В скором времени доктор посоветовал развивать мелкую моторику — перебирать крупу, пытаться писать карандашом. С карандашом было сложнее всего — он все время хотел взять его левой рукой. Это было привычно и правильно. Но Вернон Дурсль не был левшой. Он был правша, перенесший инсульт и не полностью восстановившийся после частичной парализации.