– Эй! Ты кто такой?!
– внезапный дребезжащий женский вскрик прямо над ухом заставил меня дёрнуться. В лопатку чем-то чувствительно ткнули.
– А ну пошёл отседова!

Нехотя отвалившись от тёплой батареи, я чуть не рухнул на пол, удержавшись лишь благодаря тому, что угодил рукой в миску с костями. Прямо перед моими глазами стояли дряблые ноги в засаленных красных тапках и шерстяных носках. Эти ноги были закованы в поддерживающий аппарат - чёрные полоски стали и простейшие внешние суставы, - но их хозяйка всё равно опиралась на рыжую клюку с резиновым набалдашником.

– Ты что делаешь, гад? Всю Барсикову еду испортил!

Ободранный Барсик с порванным ухом лежал на тряпке под батареей, засыпая и щурясь, и никакого недовольства не выражал.

– Простите...
– пробубнил я, ещё толком не проснувшись.
– Простите. Я ухожу уже. Ухожу... Извините, - я попробовал поправить миску, но получил клюкой по голове.
– Ай!

Подгоняемый ругательствами согнутой старухи в дурацком халате, я покинул подъезд и снова оказался на улице под пронизывающим ветром. Лишь постояв минутку и очухавшись, понял, какой же я идиот.

Можно было рявкнуть, чем-нибудь пригрозить, в конце концов, применить силу... Хотя, нет, это дурацкая идея. Обиженная бабка могла вызвать милицию, и тогда мне стало бы совсем худо. В поле зрения попало моё изгвазданное землёй и порванное пальто, ещё вчера выглядевшее очень даже презентабельно, - и стало ясно, что старуху мне обвинить не в чем.

Выглядел я и впрямь жутко. Одежда грязная и рваная, руки чёрные, со сломанными ногтями, на голове - окровавленные бинты и слипшиеся волосы... Запаха я не чуял, но был уверен, что пахну явно не ландышами.

– Я бычок подниму, горький дым затяну...
– пропел я себе под нос. Курить и есть хотелось неимоверно. Песня пришлась как нельзя кстати, учитывая, что в ней были слова: "Я простой советский бомж, а не шпана".

Надо было что-то срочно придумывать. Например, искать другой подъезд. Вместе с холодом, вновь пробиравшимся под одежду, в душу просачивалось отчаяние. Сейчас я был один и ощущал себя букашкой на фоне огромных серых многоэтажек, которые в этот момент были олицетворением отвернувшегося от меня мира. Помощи ждать было совершенно неоткуда: да и я, успев привыкнуть за годы службы к негативному отношению людей, даже предположить не мог, что кто-то согласится меня выручить.

Пока я стоял и раздумывал, за спиной запищал домофон. Обернувшись, я увидел давешнюю старуху: высунув голову из дверей, она смотрела на меня с подозрением, вздёрнув нос, который лет эдак двадцать назад я мог бы счесть хорошеньким.

– Уже ухожу, - я примирительно поднял руки. Ссориться не хотелось: ну её к чёрту эту милицию.
– Простите ещё раз.

Вести себя нужно как можно вежливее, иначе Контора по обращению мигом поймёт, кто это там хулиганит, и перекопает весь район. В голове до сих пор звучало:

"...Люк открою, полезу домой.

Не жалейте меня, я прекрасно живу,

Только кушать охота порой".

– Заходи, - сказала старуха и открыла дверь пошире.

Я замешкался. Это было странно.

– Да не надо, наверное. Я пойду...

Но старуха всё восприняла по-своему.

– Ишь, стеснительный какой, - насупилась она.
– Заходи давай!

Её голос пробудил во мне маленького мальчика, которого родители загоняли домой после прогулки. Был, конечно, определённый риск какой-нибудь пакости, но я решил, что побыть в тепле еще несколько минут мне точно не повредит.

Мы поднялись на второй этаж, и я смог, наконец, рассмотреть благодетельницу. Она принадлежала к числу женщин, которые в старости не распухают безобразно, а наоборот, высыхают до состояния вяленой воблы. Несмотря на поддерживающий аппарат, она еле шла, опираясь одной рукой на перила, где какой-то малолетний хулиган нацарапал бессмертное "Миша+Катя=любовь", а другой - на трость, которой не так давно меня колотила.

Я предложил помощь, но старуха лишь фыркнула.

Понимаю.

Сам бы, наверное, побрезговал.

Когда я вошёл в квартиру, по коже пробежали мурашки: от атмосферы и ассоциаций, которые она вызвала.

В тесной полутёмной прихожей-коридоре тихонько тикали механические часы, а слева из кухни доносились приглушённые голоса. Заглянув, я увидел, что по маленькому телевизору, накрытому сверху вязаной салфеткой, шёл какой-то современный сериал: что-то про войну, любовь и шпионов. "Наши", разумеется, с трудом, но побеждали. Пахло выпечкой, тяжёлыми духами, пылью и старой одеждой. На потемневшем от времени деревянном трюмо лежала куча мелкого хлама, а на зеркале я заметил цветную фотографию женщины, очень похожей на хозяйку. На пуфике покоились старые газеты.