Шрифт:
Жаланашколь — казахская деревня, где произошел второй пограничный бой с китайцами. Это был реванш, теперь уже русские перебили там целую китайскую роту. Проханов участвовал в этом вплотную.
В «Надписи», где обнаруживаются панорамные, будто маслом писанные, батальные сцены событий на китайско-казахстанской границе, говорится о том, что журналист опубликовал «большие, зрелищно-яркие репортажи с границы, где была гекатомба с массовым убийством скота, отчаянная атака пограничников на латунной заре, трупы распоротых пулеметами китайцев с красно-лиловыми георгинами, надгробные рыдания матерей, вносившие в боевые репортажи дух „Слова о полку Игореве“, и оранжевый бульдозер с зеркальным ножом, танцующий на могиле железный танец краковяк».
Второй репортаж находим в «ЛГ» за 3 сентября 1969 года. Анонс на первой полосе: «Защитники Каменной сопки». По заданию редакции специальный корреспондент «ЛГ» А. Проханов побывал на советско-китайской границе на второй день после провокации у заставы Жаланашколь. Репортаж занимает почти всю вторую полосу целиком. Он состоит из фотографий («Захваченное вооружение», «Пуля и цитатник Мао», «Пограничники»), разговоров с участниками боя и их знакомыми — в частности, с девушкой Надеждой Метелкиной, вспоминающей погибшего бойца.
Корреспондент опять пользуется шерлокхолмсовской методологией, восстанавливая картину боя по деталям.
«Я лежу рано утром на сопке Каменной. Здесь еще живы следы недавнего боя. На склоне валяются пустые автоматные магазины, кольца от ручных гранат, обрывок письма. Вот пробитый китайский картуз, вот газета с иероглифами. А на самой вершине, где страшно исстреляна земля, рассыпана горсть мелких китайских монет».
Если Даманскому решено было дать пропагандистское развитие (требовалось смикшировать с этим событием подавление пражской весны), то Жаланашколь был отвергнут пропагандистской машиной. Вскоре после августовского столкновения Косыгин полетел в Пекин, где прямо на аэродроме встретился с Чжоу Энлаем, они договорились о прекращении полемики и решили не привлекать особого внимания к этому бою. Если слово «Даманский» слышали почти все, то «Жаланашколь» — набор звуков; а, между тем, именно там, на фоне сопки Каменная, сделана знаменитая постановочная фотография Проханова. На ней он предстает в образе советского солдата — в каске, с «Калашниковым», породистые черты лица, грудь колесом, плечи расправлены, тридцать лет. Он великолепен даже в советской военной форме, которую едва ли назовешь образцовой с дизайнерской точки зрения. Фотография источает соблазн, не думаю, что у страны, которая стала бы печатать ее на вербовочных брошюрах, были бы проблемы с призывниками.
Проханов с АК-47 и блокнотом на фоне сопки Каменная.
Интересно, что репортажи в «Литературке» были не единственным последствием его поездок на советско-китайскую границу. Мы располагаем косвенными свидетельствами существования некоего фантомного романа о событиях на Даманском. Во всяком случае, критик М. Лобанов (учивший, в свое время, кстати, в Литинституте Пелевина) вспоминает в рецензии на «Последнего солдата империи» («Завтра», 1994,5 (10)), «как тридцать с лишним лет назад мне довелось по просьбе издательства „Советский писатель“ прочитать повесть не известного мне тогда молодого автора А. Проханова, местами навеянную, казалось, внешним увлечением Достоевским. Я рекомендовал эту повесть к изданию, отметив вместе с тем, что для самого Достоевского как гражданина события на Даманском были бы куда важнее, чем словесные эксперименты». Лобанов, похоже, путает: то был не роман, а пьеса. После публикации репортажей его по телефону находит режиссер театра имени Ермоловой Комиссаржевский — тот самый, что выведен в «Надписи» как Марк Солим, — и предлагает ему написать актуальную пьесу о событиях. Разумеется, он ухватывается за лестный заказ и буквально за пару недель пишет трехчастное драматическое произведение. В первой, фольклорной, части действие происходит в деревне, на солдатских проводах. Во второй начинается «экшн»: тревога в казарме, бой на границе, китайцы. В третьей были похороны, надгробные рыдания. Пьеса была принята с восторгом, уже прошел кастинг, актеры начали репетировать, но после встречи Косыгина с Чжоу Энлаем тема была закрыта и пьесу сняли с постановочного плана.
Даманский был не только его Аркольским мостом, но и местом, где в его сознании начал происходить «коперниканский переворот». Дело не в том, что он напрямую увидел войну, смерть и прочее, он почувствовал, что пограничники, которые были тогда департаментом Госбезопасности, так что в этих войсках было множество особистов, аналитиков КГБ, — это свои, потому что и ему, и им надо защищать границы от китайцев, и неважно, кто в каких погонах. Он — тот, кто всегда был чуть ли не диссидентом и находился в оппозиции официальной идеологии, — «вдруг оказался вмазанным, вцементированным в этот военно-государственный разведывательный кэгэбистский монолит». Проханов до сих пор иногда рассказывает на всяких ток-шоу про этот момент: первый бой, он ползет по льду рядом с особистом, бывшим врагом, и чувствует, что перед лицом внешней опасности они — союзники, свои, «родненький!».
Он внутренне солидаризируется с военными, воюющими структурами, и в нем срабатывают рефлексы, которые были заложены в семье и в школе, на что, собственно, и указывается в «Надписи», где Коробейников, отправляясь на Жаланашколь, выполняет задание офицера КГБ, сотрудничая таким образом с мегамашиной.
«Я оказался в военной среде на Даманском, там, где говорили о неизбежности большой войны с Китаем. Это не просто атака. Война с Китаем — а как отреагирует наш флот? а ядерный арсенал? а что будут делать наши окраины, а как поведет себя Варшавский пакт?.. А что чехи — они будут пятой колонной? Правильно, давить надо сук, чтобы они в спину не стреляли воюющей с Китаем красной империи».
«Работа в газете вывела меня на совершенно новую тематику, на новые круги, на новых людей. Это позволило мне войти в контакт с самыми разными средами, с самыми разными кружками человеческими. Именно через газету. И через газету началось мое огосударствливание. Через „Литературную газету…“».
В жаланашкольском эпизоде романа «Надпись» возникает полковник Трофимов, поначалу напоминающий толстовского капитана Тушина, а затем вдруг (не особенно мотивированно) превращающийся в мудрого жреца, китаиста-интеллектуала; переливающийся персонаж с двойным дном, он объясняет Коробейникову, что сегодня они заложили начало большого континентального конфликта, в котором через 70–100 лет будут участвовать их внуки. Любимая теория Проханова: рано или поздно, в XXI или XXII веке, в зависимости от стратегии США, Россия обречена на столкновение с Китаем, и Даманский — не случайный эпизод, но всего лишь пролог будущей драмы. Россия вынуждена решать, кому сдаться — Америке или Китаю.
«Китайская опасность — это вечный кошмар русского самосознания. Я думаю, он существует еще с XVII века, когда Китай был очень далеко и когда русские вообще китайцев не видели. Это было связано с нашими традиционными русскими ужасами, с Гогой и Магогой. Впервые желтую угрозу почувствовали в начале XX века — Блок, Розанов; советская цивилизация прожила, не думая об этом, и только на Даманском опять подступило. Пока вектор китайской экспансии направлен на юг в сторону Малайзии, Индонезии и Австралии. Но такая огромная масса, конечно, посылает своих гонцов и на Север, каждый гонец численностью в один миллион человек. Он нет-нет да и приходит на обезлюдевшие русские пространства. Мистически, метафизически эта огромная китайская цивилизация всегда дышала в загривок России. А уж когда Сибирь стала русской и когда, скажем, Арсеньев со своими казачьими экспедициями пришел на земли Приморья, он там увидел огромное количество китайцев: фанзы, поселения. Наздратенко, губернатор Приморья, рассказывал мне, как казаки Арсеньева выжигали китайские поселения: по существу, экспедиция Арсеньева была не только топографическая, она была военной, связанной с этнической зачисткой территории: китайцы уже тогда мощно двигались, добираясь чуть ли не до Якутии».