Он подбирал слова поокатистее, повнушительнее для этого момента. Он пытался убедить себя и машину в чистоте намерений. Смешно, но ему обязательно нужно было получить от себя изнутри одобрение. Но наедине с экскаватором его голос звучал отчужденно и потерянно:

— Помутил ты мне душу, пора и честь знать, отработал свое. А я вот теперь с козы и на самолет. Видишь, как твоему хозяину подфартило.

И сам не зная зачем, Егоров протер прожектор.

— Ну, вот и разул бычий глаз. — Он задумчиво постоял на гусенице и спрыгнул на землю. Резанула мысль: «Вроде как из-под полы суют мне новую машину. У нас раньше так не делали, не-е. А что подумают механизаторы, что скажут? С какой стороны, за какие такие заслуги Егорова посадили на новый экскаватор? Почему Егорова, а не Вострякова. Ну, на самом деле, почему, чем хуже Востряков? — саднило нутро Егорова. — А другие машинисты чем хуже? Если Егорову, то почему заглазно, а не при всем народе, как полагается, обсказать все честь честью».

Не потому ли Егоров и заспорил с Игнатьевым, когда выбирали площадку под монтаж нового экскаватора.

— Ну чем тебе не площадка, — доказывал Игнатьев, — мастерские рядом, выточил, высверлил…

— Тесно тут, да и глаза на людях мозолить. Воздуха нет, — выставлял свои доводы Егоров.

— Ты, Егоров, не мудри. Может, тебе кислородную подушку подать? Так ступай в больницу, там тебя накачают, не будешь ерепениться.

Егоров только откашлялся.

— Правда, хоть подавай подушку с кислородом. — А подумал: «Лучше бы уж на своем работал, черт дернул за язык. Вот и Афанасий косится, сквозь зубы сегодня поздоровался».

— А ну тебя, — отмахнулся бригадир, — выбирай сам площадку, где нравится. По мне, хоть за поселком, на пустыре, монтируй.

— На пустыре, говоришь? — Егоров даже обрадовался такому решению: от глаз подальше. Но тут же сник. Куда от людей скроешься, работаем-то вместе. — Лучше всего монтировать у старой машины, — вырвалось у него.

Дома Глафира сразу поняла состояние мужа:

— Тебя что, переехало?

— Ты мне, Глаша, робу почище дала бы, — уклонился Егоров от ответа.

— Куда это выряжаться, перед кем? Не молоденький ведь.

Пока Егоров мыл под краном руки, в дверь сунула свое остренькое личико Зина. Увидев Егорова, отпрянула. «Эта кикимора знает уже, — подумал Егоров. — Без этой нигде не обойдется».

— Чего тебе? — спросила Глафира и прикрыла дверь.

Егоров задержал дыхание, но Зинка так тараторила, что ничего было не разобрать.

— Мой пока молчит, — Глафиру Егоров различал хорошо. — Ложкин на моей памяти три экскаватора заездил… гребет деньгу…

— С кем ты это? — отдуваясь, громко спросил Егоров.

— Зинка, за солью, — хлопнула дверью Глафира. — Копи соляные, Баскунчак у меня тут, — притворно заругалась она. — Садись ешь, который раз грею.

Глафира налила тарелку щей, поставила поближе к Егорову и сама присела к столу, не спуская пытливых глаз с мужа.

— Как тебя выбелило, — вдруг сказала она и протянула руку к его голове. — Виски-то как мукой взялись.

— Ладно, Глаша, — отвел руку жены Егоров и взял ложку. — Ты бы мне робу чистую дала, что ли?

— А я что, не даю? Запираю на ключ? Надевай, А правда, Ложкину опять новый экскаватор? — зашептала Глафира. — Что же это вы, мужики, хуже баб. За себя постоять не можете… И как это люди ухитряются, ни стыда, ни совести…

Егорова и вовсе сожгли эти слова.

— До каких это пор будет? — пошла вразнос Глафира. — Что хотят, то и творят. Развели подхалимов, лодырей, знаем, за какие такие заслуги дают новое…

— Мелешь черт-те что, — отложил ложку Егоров и встал из-за стола.

— Гляди на него, и не поел, — Глафира сбегала в комнату, принесла брюки. — На, чистые. Раздумал, что ли?

— Раздумал. — Егоров надернул телогрейку и — в дверь. Закурил уже на улице. Такая вот свистопляска. Интересно, что бы Глафира запела, если б правду узнала. Ох уж эти бабы! Но сколько Егоров ни рассуждал, все равно мысль вела его прямой дорожкой в русло Глафириного сказа. И выходило вместо радости, гордости огорчение. «Ну почему так получается? — Егоров даже приостановился. — Достоин — так дайте на людях, на глазах всего коллектива… Есть ведь машинисты не хуже его, Егорова, есть!» Опять пошла мысль по старому кругу. «Ну а я чем провинился, — рассердился на себя Егоров, — дают, значит, начальство сочло нужным. Знает, кому давать, — хватается Егоров за эту мысль, как маляр за кисть, падая с крыши. — Теперь так — не спрашивают рабочего… Подхалимы — везде подхалимы, — лезут на язык Егорову слова Глафиры. — Сами плодим, мне хорошо, а другому как придется. Интересно узнать, что скажет Зуев?»

Егоров уже прошел было перекресток, но круто повернул к карьеру в забой, где стоял экскаватор Зуева, его старого приятеля. Егоров походил по карьеру, подошел к Зуеву.

— Ты чего, Егоров, как дородная якутская лайка, ходишь, нюхтишь?

— Трос пропал, — зачем-то соврал Егоров.

Машинисты «восьмерки» подняли Егорова на смех.

— Не тут ищешь, Егоров. Вон к точковщице загляни, но она сегодня в штанах.

«Не знают еще про экскаватор», — решил Егоров, положил на валун рукавицы, достал сигареты.

— Слыхали новость? — спросил с нарочитой веселостью.

— Скажешь, знать будем, — переглянулись экскаваторщики.

— Кому бы вы думали, дали новую машину?

— Известно кому — Ложкину, кому еще?

Егоров помялся.

— А по-другому никто не мыслит?

Машинисты «восьмерки» тоже взялись за сигареты и, сбиваясь, назвали еще другие фамилии, но Егорова даже не упомянули.

— Не угадали! — сказал Егоров.

— Где уж там. Машина одна, а нас вон сколько, — подвел черту Зуев. — И кроме Ложкина есть ребята, это ты знаешь не хуже нас. Ложкин тоже достоин, ничего против него не скажешь…