– Вы не могли бы посмотреть, может что-то не так?

Она без всякого выражения посмотрела ему в глаза.

– Это ведь не моя квартира, и не квартира Богдана. Но я, конечно, посмотрю. – Милене явно не сиделось на месте. Ее лицо бледнело все сильнее. Кирилл встал и помог ей выйти в зал. Невидимая собака за дверью выла в голос. Судя по басу, пес был крупный.

– Компьютера нет, – сразу сказала она. – Он обычно здесь стоял на столе, но он может быть где-нибудь стоит зачехленный. Ноутбук черного цвета, марку не помню. Драгоценности он хранил в столе в деревянной шкатулке.

– Какие драгоценности? – спросил Кирилл.

– В основном золото. Эдуард много дарил ему всякой мишуры.

Кирилл открыл стол. Деревянная шкатулка была пуста.

– Где ваш брат хранил деньги?

– Не знаю. У него всегда было мало наличности, все в основном на кредитках.

Милена двинулась в сторону спальни словно зачарованная. Кирилл открыл рот и хотел было попросить ее не входить туда, но не успел. Милена остановилась на пороге. Ее фигура застыла, а потом подломилась, точно тряпичная. Кирилл не успел подхватить ее. Девушка рухнула на пол без единого звука, ударившись головой о косяк. Кирилл и давешний участковый кинулись к ней, подняли и положили на диван. Врач «скорой помощи», бесцельно слонявшийся по квартире, бросился к девушке и стал приводить ее в чувство.

Дверь бахнула, в прихожей началась перепалка одного из оперативников и какого-то мужчины. Тяжелый бас перекрыл неуверенные протесты милиционера. В комнату ворвался крупный высокий мужчина. Кирилл понял, что появился хозяин.

Бросив взгляд на лежащую без сознания Милену, Соловьев ринулся в спальню.

– Туда нельзя, – попытался остановить его Кирилл, но Соловьев не слышал его. Оттеснив Кирилла, Эдуард летел в спальню. Глаза его мгновенно вылезли из орбит, когда он увидел бездыханное тело Богдана. Схватившись за сердце, он попятился, и задом вышел из комнаты. Его розовые щеки мгновенно посерели, глаза ввалились. Прежде чем Кирилл успел задать ему хоть один вопрос, Эдуард зарыдал, уткнувшись лицом в подлокотник кресла.

Соловьев с трудом успокаивался, жадно глотая коньяк. Кирилл смотрел на него, с трудом сдерживая презрение. Там, в соседней комнате, лежала бесчувственная девушка, которая не владела собой от горя, а скорбь Эдуарда казалась плохо разыгранным спектаклем. Слезы, правда, лились у него самые настоящие, но кто знает отчего? Кириллу по роду службы приходилось сталкиваться с самыми разными людьми. Однажды он допрашивал мамашу, утопившую в ванне двухлетнюю дочку, потому что та «орала, как резаная, и не затыкалась». Эмоций мамаша вообще не проявляла. А как часто подозреваемый в пустяковой краже начинал рыдать и бить себя кулаками в грудь, причем слезы лились точно такие же: тоже из глаз, и тоже соленые. А спустя какое-то время, тот же самый воришка, осужденный условно, попадался вновь и снова бил себя кулаками в грудь и рыдал, как крокодил. Соловьев тоже напоминал крокодила, сытого, но не менее опасного. Кирилл даже хмыкнул, представив, как затаившийся в засаде плоский и зеленый Соловьев, перекусывает очередного конкурента. «Эх, взять бы автомат и разрядить бы атмосферу!», – подумал Кирилл. Соловьев ему не нравился. Очень не нравился, если быть точнее.

Дабы отвлечься от этого зрелища, Кирилл принялся оглядывать комнату. Хоромы были царскими, хотя не могли похвастаться обилием мебели. Однако именно в этом и был определенный смысл. В комнате стоял письменный стол с навороченным компьютером, который демонстративно повернул к Кириллу свой плоский, как блин, монитор. Пол был застлан пушистым бежевым ковром. Кроме всего прочего в комнате находился громадная система домашнего кинотеатра – невероятно сложный агрегат, с большим количеством кнопочек, лампочек и прочей лабуды. На полу стоял здоровенный музыкальный центр. Прямо на ковре были рассыпаны с полдесятка дисков. Еще несколько стояли аккуратной стопочкой в специальном футляре там же. Диван и два кресла, оббитые коричневой кожей, с царственным величием стояли у стены.

На столе стояла прозрачная выгнутая рамочка с фотографией Богдана. Несмотря на профессию убитого, фото в рамке было любительским и не блистало четкостью. Очевидно, Богдана снимали простой «мыльницей». На фотографии он сидел на корточках рядом с каким-то водоемом. На нем были обрезанные джинсы и тельняшка. На первый план назойливо лезла татуировка. Кирилл вспомнил, что полустертую картинку невиданного дракона он лично лицезрел на плече трупа. Очевидно, Богдан предпочитал переводные картинки настоящим тату, хотя, может быть, в агентстве не приветствовалось, когда их работники делали себе татуаж. Это обстоятельство следовало уточнить.

Вздохнув, Кирилл начал допрос Соловьева. Тот театрально хватался за голову, но, по мнению Кирилла слегка пережимал.

– Кем доводился вам убитый? – спросил Кирилл, получив точные анкетные данные Соловьева.

– Другом, – ответил он после короткой заминки.

– А если точнее?

Соловьев схватился за сигареты, и, сунув одну из них в рот, старательно раскурил фильтр. Кирилл поморщился: сыграно было совсем уж паршиво.

– Любовником, – наконец ответил Соловьев. – Но надеюсь, что вы понимаете…

– Разумеется, – скучным голосом ответил Кирилл, тщательно записывая ответы Эдуарда. – Как давно вы знакомы?

– Не слишком давно… Пару месяцев.

– При каких обстоятельствах вы познакомились? Где?

Соловьев занудно принялся рассказывать встречу в ресторане, где отмечалось назначение Милены на новую должность. Кирилл старательно записывал свидетелей, уточнял адреса и данные, присутствовавших на том вечере. Краем глаза он отметил, что опер, протоколирующий показания Шапокляк, замаячил за спиной, не желая, впрочем, отрывать Кирилла от работы.