Фирзякин покорно кивнул. Они выпили еще на сон грядущий, и Гиндесбург, уложив гриб в новую банку, отправился спать. Бездыханную супругу он оттащил на тахту, а сам улегся в кровать, раскинувшись на ней свободно, как беззаботный обалдуй на цветочной поляне.

Но хотя и выпил он довольно много, сон все никак не шел. В голове вертелись странные мысли о мире, перерождении человеческой души и грибах. За окном горела прожектором

полная луна. Призрачные облака медленно обрамляли её. Зыбкие, как утренняя дымка. На подоконнике сидел, свернувшись холмом, кот.

«Странное дело, – думал Гиндесбург, – гриб рос у меня почти год. Почему же он раньше молчал? И вообще, чудеса это, честное слово. Гриб, и вдруг император! Однако вписаться в историю, стать личностью, которую запомнят в веках... Эта игра стоит свеч!»

С этой приятной мыслью Гиндесбург мягко провалился в сон, и его унесло на волнах фантазий в мир грез, словно щепку в океан.

* * *

Утром Фирзякин по приказу гриба сходил в магазин и купил сорок упаковок черного индийского чая и десять килограммов сахарного песка. Все это они взяли собой. По дороге к подвалу соседнего дома Фирзякин встретил знакомого. Это был его приятель Гриша Шишковец. Гриша слыл во дворе фигурой любознательной, а потому сразу же его взгляд упал на странный головной убор Гиндесбурга.

– Промокла кепка, – пояснил Фирзякин, стараясь как можно быстрее ретироваться. Взгляд приятеля так и вперился в гриб, лежащий бесформенной мокрой плесенью на его макушке.

– Да? – удивился Гриша и, запрокинув кверху нос, взглянул в чистейшие, без единого облачка небеса.

– Дурак какой-то окатил из окна, – наврал Фирзякин.

Приятель оценивающе приблизился носом к кепке.

– Кисленьким пахнет, – сказал он воодушевленно.

– Мне идти нужно, – скривился в вынужденной улыбке Гиндесбург.

– Иди. Только кепку свою выбрось. Какая-то она неправильная у тебя...

Фирзякин стушевался, не зная, что и сказать.

– А она знаешь, на что похожа... да нет, постой. Это же так и есть, – глаза Шишковца округлились. – Это же...

Но договорить он не успел. Фирзякин, сам не понимая, как это произошло, схватил Гришу за горло и принялся душить. Делал он это против своей воли и сам ужасался тому, что видел. А видел он задыхающегося приятеля, жадно пытающегося схватить распахнутым ртом воздух. Вдруг Гиндесбург почувствовал какое-то движение на голове и увидел, как с его макушки, отделившись от гриба, слетела тонкая кожистая пленка. Она насела на лицо Шишковца, точно облепив его контуры, и спустя долю секунды всосалась в его сипящий рот. Как только это произошло, Шишковец замер, прекратив попытки

освободиться, зрачки его расширились, и он отчетливо, голосом совершенно невозможным для человека произнес:

– Отпусти.

Гиндесбург понял вдруг, что вновь обрел над собой контроль, и разжал пальцы.

– Теперь это наш человек, – сказал Шишковец.

– Кто? – не понял Фирзякин.

– Он, – ответил Шишковец, указав пальцем себе в лоб. – Я отдал часть своей мантии и теперь могу манипулировать его сознанием.

Фирзякина прошиб пот. Это было так чудовищно. Перед ним стоял все тот же Шишковец. Но было понятно, что это уже явно не он. И человеческого в нем было теперь мало. Глаза остекленели. В теле чувствовалась мрачная мраморная неподвижность. Движения его стали механическими и неестественными, словно он был куклой в руках кукловода.

– Боже! зачем ты так с ним?

– Он мог помешать нам, – назидательно ответил гриб ртом Шишковца. – Пойдем.

И, развернувшись, Шишковец зашагал деревянной походкой к подвалу соседнего дома. Фирзякин двинулся за ним. Войдя в подвал, они остановились в тускло освещенном, пропахшем сыростью и нечистотами помещении. Повсюду тянулись проржавленные трубы, в которых журчала и булькала вода. Блестели зеленой краской круглые штурвалы кранов. А на полу тут и там валялся всякий хлам. Шишковец-гриб осмотрелся и, уставившись вдаль подвала, указал пальцем в пыльное пространство.

– Нам туда, – сказал он голосом, без какой бы то ни было эмоции. Так мог бы говорить дуб или чугунный фонарный столб.

У Фирзякина от этого голоса онемели конечности. Гиндесбургу стало так страшно. Он представил вдруг, что и с ним может случиться такое же, что гриб так же овладеет и им.

Импульсивно он потянулся рукой к голове, желая сорвать с макушки гриб, но тут услышал.

– Ты что? У тебя возникли сомнения? – это вещал уже не Шишковец, а сам гриб, облепивший его череп. При этом рука Фирзякина замерла в воздухе сама собой, и он понял, что и так уже не владеет своим телом.

– Вчера ты клялся мне в верности, а сейчас испугался такой ерунды? – продолжал наглый гриб. – Да, конечно, я мог бы сделать куклу и из тебя. Но заметь, я этого не сделал! Ты мой

друг! Соратник. Компаньон. Ты должен доверять мне, и за это получишь награду такую, какой никто тебе не предложит.

– Прости, – дрожащим голосом проблеял Гиндесбург.

Тут к нему повернулся Шишковец.

– Я тебя прощаю. Но учти, если ты будешь пытаться помешать мне, – а это с твоей стороны будет ничем иным, как предательством и откровенной изменой, – я сначала сделаю тебе очень, очень больно. А потом завладею так же, как и им, – и снова Шишковец ткнул себя в висок скрюченным каменным пальцем.