Между прочим, хотя «три закона робототехники» Азимова, сформулированные за четверть века до создания «Одиссеи», не были использованы при проектировании ЭАЛ-9000, описанная Кларком коллизия во многом напоминает азимовский же рассказ «Лжец!» из сборника «Я, робот», пусть и вывернутый наизнанку. В обоих случаях речь идёт о незадокументированной способности машины ко лжи. Но если у Азимова ложь робота РБ-34 является прямым следствием исполнения Первого закона, не допускающего причинения людям вреда, то основным приоритетом ЭАЛ-9000 остаётся сохранение тайны миссии «Дискавери», ради которой он готов не только лгать, но и убивать. Кроме того, искусственный интеллект Кларка обладает широким спектром эмоций, включая и страх смерти. Его монолог, полный отчаяния перед грядущим небытием, во время которого Боумен производит уничтожение личности компьютера, по силе драматизма куда превосходит сцены гибели четырёх астронавтов.

Отдельно стоит упомянуть, что Кларк – не только выдающийся фантаст, но и незаурядный учёный и футуролог. Геостационарную орбиту, на которой вращаются все спутники связи, недаром называют «орбитой Кларка», ведь такой вариант их размещения впервые был предложен им ещё в 1945 году, когда писателю было всего двадцать восемь лет. По количеству сбывшихся предсказаний Кларк, пожалуй, самый результативный среди коллег по цеху: ведь его прогнозы опирались не только на фантазию, но и на глубокое понимание современной ему науки.

А уж «Космическая Одиссея» – просто кладезь сбывшихся пророчеств. Да, постоянные лунные базы не были созданы ни к 2001, ни к 2016 году, так и оставшись дорогостоящими и малоцелесообразными проектами. Да, космические отели по-прежнему существуют лишь на бумаге. Да, состояние анабиоза по-прежнему фантастика, как и требующие его использования многомесячные перелёты за пояс астероидов – хочется верить, что лишь пока.

Однако именно Кларк в «Космической Одиссее» предположил возникновение ряда вещей, сегодня ставших неотъемлемой частью нашей жизни, – от электронных «читалок» до смартфонов. Показательно, что во время нашумевшего судебного процесса 2011 года между Apple и Samsung последняя апеллировала именно к фильму Кубрика и роману Кларка, доказывая, что идея устройства, аналогичного планшетному компьютеру, была выдвинута задолго до появления соответствующей продукции американской фирмы. Не зря один из персонажей романа, профессор Хейвуд Флойд, был уверен, что «невозможно представить себе систему, более совершенную и удобную», чем его «newspad».

Помимо разнообразных гаджетов, в романе сделан и ряд сугубо научных прогнозов – например, о бомбардировке небесных тел с целью изучения их состава или возврат на Землю первой ступени космического аппарата для её повторного использования. Нынче это уже стало реальностью.

Ну и последнее, хотя и не менее важное. В созданном в самый разгар холодной войны романе американские и советские («русские») учёные активно сотрудничают во внеземном пространстве, в то время как политики с обеих сторон океана продолжают толкать мир к катастрофе. Ведь помимо всего прочего, несмотря на всю привлекательность описываемого будущего, о котором говорилось вначале, «Космическая Одиссея» – ещё и антивоенная книга, в последних строках которой обретший всемогущество Боумен уничтожает орбитальные ядерные арсеналы, уже готовые опуститься на беззащитную Землю.

Очень бы хотелось, чтобы вот это, конкретное предсказание не сбылось: вдруг да не окажется над нами Звёздного ребёнка, исполненного желания всех спасти?

Аркадий Рух

Засуха продолжалась десять миллионов лет, и царству ужасных ящеров уже давно пришел конец. Здесь, близ экватора, на материке, который позднее назовут Африкой, с новой яростью вспыхнула борьба за существование, и еще не ясно было, кто выйдет из нее победителем. На этой бесплодной, иссушенной зноем земле благоденствовать или хотя бы просто выжить могли только маленькие, или ловкие, или свирепые.

Питекантропы, обитавшие в первобытном вельде, не обладали ни одним из этих свойств; поэтому они отнюдь не благоденствовали, а были, напротив, весьма близки к полному вымиранию. Около полусотни этих существ ютилось в нескольких пещерах на склоне сожженной солнцем долины; по дну ее протекал слабенький ручеек, питаемый снегами с гор, лежавших в трехстах километрах к северу. В особо засушливые годы ручеек исчезал совсем и племя сильно страдало от жажды.

Питекантропы всегда голодали, а сейчас попросту умирали от голода. Когда первый слабый проблеск рассвета проник в пещеру, Смотрящий на Луну увидел, что его отец ночью умер. Собственно, он не знал, что Старик был его отцом, – такая связь одного существа с другим была совершенно недоступна его пониманию, но, глядя на иссохшее тело умершего, он ощутил смутное беспокойство – зародыш будущей человеческой скорби.

Два детеныша уже скулили, требуя еды, но смолкли, когда Смотрящий на Луну заворчал на них. Одна из матерей сердито огрызнулась в ответ, защищая дитя, которое не могла накормить вдосталь, но у Смотрящего не хватило сил дать самке подзатыльник за ее дерзость.

Снаружи уже почти совсем рассвело, и можно было выходить. Смотрящий на Луну подхватил иссохший труп и поволок за собой, пригибаясь, чтобы не задеть за скалу, низко нависшую над входом в пещеру. Выйдя из пещеры, он закинул труп на плечи и выпрямился во весь рост, стоя на задних конечностях, – из всех животных на этой планете только он и его сородичи умели так ходить.

Среди подобных себе Смотрящий на Луну казался чуть ли не великаном. Ростом он был почти полтора метра, а весил более сорока пяти килограммов, хотя и был сильно истощен. Его волосатое, мускулистое тело было наполовину обезьяньим, наполовину человечьим, но формой головы он уже больше походил на человека. Лоб у него был низкий, крутые надбровные дуги резко выступали, но гены его уже несомненно несли в себе первые признаки человеческого облика. Он стоял у пещеры, оглядывая раскинувшийся вокруг враждебный мир плейстоцена, и в его взгляде уже было нечто такое, на что не была способна ни одна обезьяна. В этих темных, глубоко посаженных глазах мерцало пробуждающееся сознание – первые ростки разума, который не раскроется до конца еще многие века, а может быть, вскоре и вовсе угаснет навсегда.