В собственно научной сфере программным достижением «брежневского» этапа стал выход в 1973–1982 гг. фундаментального труда – 12-томной «Истории Второй мировой войны 1939–1945 гг.», авторский коллектив которой рекрутировался в Институте военной истории МО СССР, а также в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и двух академических институтах (Институт истории СССР и Институт всеобщей истории). Его можно было бы назвать фундаментальным, когда бы не вяжущееся с фундаментальной научностью подхалимство, выпячивание исторической роли полковника Л.И. Брежнева и 18-й армии, имевшей честь иметь его в своих рядах.

Надо заметить, что подхалимство, более или менее развитое на всех этапах, в эпоху брежневского застоя достигло не виданных ранее высот. Высшие военные и партийные руководители включались в авторские коллективы трудов, к написанию (а возможно и к чтению) которых не имели не малейшего отношения. Своего рода кульминацией этой тенденции стал выход в 1967–1976 гг. трех томов мемуаров маршала А.А. Гречко [160] – брежневского министра обороны, командовавшего во время войны той самой 18-й армией, где начальником политотдела служил Брежнев. При этом сам Гречко своих мемуаров не писал, их изготовляла специальная группа историков и журналистов. Таким же способом были сляпаны «воспоминания» и самого Л.И. Брежнева, в том числе и брошюра 1978 года «Малая земля» – о неудачном, в сущности, десанте под Новороссийском. В 1980 году за «свои» произведения «Малая земля», «Возрождение» и «Целина» Брежнев был удостоен Ленинской премии в области литературы, которой Леонид Ильич искренне и по-детски радовался, как и любой другой награде, будь то орден Победы или маршальская форма. (Впрочем, «малый культ» полковника Л.И. Брежнева с самого начала ничего кроме понимающей улыбки ни у кого не вызывал. За улыбкой этой была различима смешанная со стыдом грусть и досада за страну).

В то же время партия и правительство очень уважали и высоко ценили взрывоопасную силу подлинного исторического документа и мемуаров и делали все от них зависящее, чтобы таковым ходу не давать. Весной 1977 года КГБ и Главлит поставили перед Секретариатом ЦК КПСС вопрос о порядке подготовки и издания мемуаров политического и военного характера. 28 июня 1977 года вышло соответствующее постановление, обязывающее издательства предварительно согласовывать свои сводные планы по мемуаристике с ЦК КПСС, с ИМЛ при ЦК КПСС и с ГЛАВПУ [161] .

Практически одновременно – летом 1977 года – Отдел пропаганды и Главлит зарубили и отправили на доработку верстку глав из «Блокадной книги» А. Адамовича и Д. Гранина, шедших в №№ 7 и 8 «Нового мира» [162] . Вразрез с генеральной линией партии шло и предложение К.М. Симонова от 18 января 1979 года о проведении кампании по сбору неопубликованных воспоминаний участников ВОВ и о создании в Центральном архиве Министерства обороны в Подольске специального отдела для их хранения. Идея рассматривалась в военных и партийных структурах, мнение которых дружно совпало: предложение сочли нецелесообразным, ибо невозможно обеспечить контроль за использованием и за достоверностью (sic!) изложенных в воспоминаниях фактов [163] .

Четвертый этап – «горбачевский». В издании ИНИОН он, едва успев начаться, завершается уже в 1990 году. И это, по сути, правильно, поскольку смешивать его с «ельцинским», несмотря на кажущееся их сходство, нет оснований. Механизмы инициирования публикаций и принятия решений об их судьбе при Горбачеве не претерпели ни малейших изменений – просто инстанции, принимающие решения, стали, действительно, гораздо либеральнее. Хочешь удивить мир собственной смелостью – обратись в соответствующий отдел ЦК с прочувствованной и политкорректной просьбой о разрешении того-то и того-то, и тебя, скорее всего, поддержат, в крайнем случае, дадут какой-нибудь незначительный совет о другой формулировке какой-нибудь фразы.

Так, при Горбачеве было снято табу с целого ряда одиозных приказов военного времени, в частности, с приказа Ставки № 270 от 28 августа 1941 года и приказа НКО № 227 («Ни шагу назад!») от 28 июля 1942 года [164] . Оба упомянутых приказа были напечатаны в «Военно-историческом журнале» в 1988 году – соответственно, в №№ 9 и 8 [165] .

Согласие на публикацию Приказа № 270 было получено 21 июля 1988 года; его дали сразу два отдела ЦК – отдел административных органов (И. Ларин) и отдел науки и учебных заведений (В. Григорьев). При этом они ссылались на публикации в центральной печати академика А.М. Самсонова и другие, ставящие вопрос о публикации полного текста этого приказа [166] . Уже 27 июля их ходатайство было поддержано и на Секретариате ЦК. Но самое пикантное при этом то, что так громко стучаться пришлось в совершенно открытые ворота, ибо сам по себе приказ никогда не был секретным; отпечатанный в типографии, он рассылался в войска в количестве около 45 тысяч экземпляров [167] !

Необычайно симптоматичной для горбачевского периода (как, впрочем, и для других – она пронизала собой всю послевоенную историю) была история с Катынью. В апреле-мае 1940 года, когда войной с немцами и близко не пахло, расстрельные команды НКВД спокойно убили в Катыни, Медном и Старобельске около 22 тысяч польских военнопленных и гражданских лиц – практически всех, находившихся в их лагерях. Но война пришла, и все три расстрельных места попали под оккупацию, а до одного из них – катынского – в апреле 1943 года добрались немецкие и международные комиссии, установившие правду.

Но собственное «расследование» 1944 года («Комиссия Бурденко») установило, что это дело «немецких» рук [168] . И мало того: не постеснялись выставить Катынь в ряду тягчайших «немецких» преступлений на Нюрнбергский трибунал! Чем это кончилось – хорошо известно: судьи отказались признать аргументацию СССР по Катыни убедительной, но и судить де-факто СССР – страну-победительницу и страну-обвинительницу – тоже не стали, благо мандат трибунала и союзнические чувства этого от них и не требовали.