Сергей Иванов – украинский журналист и блогер. Родился в 1976 году в городе Зимогорье Луганской области. Закончил юридический факультет. С 1998-го по 2008 г. работал в прокуратуре. Как пишет сам Сергей, больше всего в жизни он ненавидит государство и идиотов, хотя зарабатывает на жизнь, ежедневно взаимодействуя и с тем, и с другим. Широкую известность получил в период Майдана и во время так называемой «русской весны», в присущем ему стиле описывая в своем блоге события, приведшие к оккупации Донбасса. Летом 2014-го переехал в Киев, где проживает до сих пор.
Тексты, которые вошли в этот сборник, были написаны в период с 2011-го по 2014 г. В сюжетной связи с указанными выше событиями они не состоят – исключительно в причинно-следственной. «Не бывает случайных поступков, а тем более – случайных поступков без последствий», – утверждает автор. Жизнь в текстах Иванова передана максимально натуралистично, героев вряд ли можно назвать добропорядочными и благополучными людьми, их диалоги изобилуют обсценной лексикой и сленгом. Однако за общей атмосферой обреченности, упадка и цинизма, которой пропитаны тексты, ощущается предельная искренность автора. Искренность на грани исповедальности.
Книга содержит нецензурную лексику.
Вероника
Темнота иссякает катастрофически быстро. Сначала все вокруг наполняется сдержанным гулом неумолимо надвигающегося рассвета. Наполненная водянисто-молочным маревом, редеет и сворачивается ночь. Столбик термометра, словно очнувшись после очередной летаргии, бездумно тянется вверх. Неслышный, но четко ощутимый гул нарастает, и спустя мгновение наступает кульминация. Солнечный диск, еще более безжалостный и раскаленный, чем накануне, стремглав возносится в зенит, и город тотчас покрывается огромными рваными стигматами, сквозь которые сочится киселистое, бесноватое лето.
Медленно, как в рапидной съемке, улицы заполняются невыспавшимися, отрешенными людьми. Ты без труда вклиниваешься в пыльный человеческий поток, увязаешь в нем, целиком подчиняешься его воле. Дальше – механика: приветствия, улыбки, рукопожатия. Большего от тебя и не требуется.
И вот, пока твой персональный голем прочно держит связь с другими пустотелыми исчадьями гражданственности, ты вдумчиво и неспешно перебираешь ворох обрывочных воспоминаний, неразрешенных вопросов и непреодоленных противоречий.
Вероника – моя одноклассница, и она выглядит старше своей матери.
Если учесть, что ее мать приблизительно одного возраста с моими родителями, то в свои тридцать шесть Вероника давно перешагнула стереотипические шестьдесят. Я не знаю точно, что именно помогло ей так ускорить свою жизнь: водка, «винт» или регулярный стресс, однако, судя по ее основательно развороченному фасаду, без первых двух факторов дело точно не обошлось.
Мать Вероники живет в соседнем дворе, и я часто вижу ее. Она мало изменилась с тех пор, когда приводила свою неизменно опрятную, наглаженную и музыкально одаренную дочь-отличницу в школу, – все такая же осанистая, крупная женщина нордического типа. Она словно застыла во времени, и однажды я подумал, что некая компенсаторная взаимосвязь между родителями и детьми мало того что существует, но и работает в обоих направлениях. Поэтому если кто-то из них решает умереть – от блажи или по веской причине, кто-то обязательно должен жить вопреки времени, логике и необратимым процессам в организме.
Где живет Вероника, я не знаю. В любом случае, непохоже, чтобы она по-прежнему жила с матерью. Я делаю ставку на теплотрассу – это достаточно популярное место среди людей ее стиля, классика.
Долгое время, завидев ее перекошенный, словно раскачиваемый невидимым внутренним маятником силуэт, надсадно тянувшийся от одного мусорного бака к другому, я нарочно пытался выбрать направление движения, не пересекающееся с ее траекторией, тем более, что Вероника редко выходила на промысел в одиночестве, а перспектива публичного обмена приветствиями с коллективом похмельных бичей откровенно угнетала меня, и даже не спрашивайте почему.
Но однажды нам все-таки пришлось пообщаться. Я битый час вежливо и безучастно выслушивал от местной ЖКХ-активистки очередную порцию бреда, не без удовольствия рисуя в воображении картины ее механического удушения, с последующим расчленением трупа и ритуальным развеиванием праха над канализационным колодцем. И когда, перехватив инициативу в секундной передышке между тирадами и сжато попрощавшись, я уже почти скрылся за массивной металлической дверью подъезда, меня позвали. Я обернулся и увидел Веронику. В сумерках она казалась утопленницей – те же глаза с неестественным выкатом, набрякшие, словно разорванные губы – одутловатая, синюшная, испитая.
– Привет, Сереж.
– Привет, Вика.
– А ты здесь живешь?
– Давно.
– Понятно.
Я не уходил, и она, видимо, не ожидая этого, на мгновение зависла. Я ждал. Наконец она, будто стряхнув с себя оцепенение, тихо спросила:
– У тебя случайно нет сигарет?
– Случайно есть, – я вынул пачку и протянул ей. – Бери всю.
– Спасибо.
– Да не за что.
Она выцарапала из пачки сигарету и начала шарить по бессчетным складкам своей куртки-хламиды. Я вынул зажигалку, дал прикурить. Она несколько раз нервно, глубоко затянулась, затем на выдохе атонально бросила:
– Как дела?
– По-разному.
– Дети есть?
– Сын.
– Сын – это хорошо.
– Это лучше, чем хорошо.
– Ну да.
– Ты как?
– Ты же видишь.
– Вижу. Деньги нужны?
– Ну… – она замялась, – займи. Сейчас период такой, сам по…
– Понимаю, – оборвал я ее, – и если честно, мне, в общем-то, похуй, какой у тебя сейчас период, – как и последние двадцать лет, что мы не виделись. Я все понимаю. На вот, возьми полтинник – больше не могу.
Мы замолчали. Каждый сверлил взглядом свою собственную пустоту, чтобы не поднимать глаз. У меня не было ни единой причины продолжать разговор, у нее – и того меньше. Активистка, застыв с открытым ртом, стояла в паре метров от нас, наблюдая сцену столь длительного общения вечно занятого и, в принципе, благополучного жильца с местной синявкой.
– Спасибо, Сереж.
– Да брось. На «системе»?
– Нет. Давно.
– Значит, синька?
– Бывает. Да.
– У всех бывает.
– А ты? Работаешь?
– Приходится.
– Кем?
– Долго объяснять. Если по сути, то проституткой.
– Это как?
– Ты не знаешь, как работают проститутки? Приезжаю, делаю дело, забираю деньги, отваливаю.
– Все шутишь.
– Хотелось бы.
– Платят хорошо?
– Не очень. Но я и не целуюсь.
– Понятно.