В то время, как на Крестовском острове совершалась эта погребальная работа, происходил инцидент во дворце на Мойке, где князь Феликс и Пуришкевич, оставшиеся там одни, заняты были поспешным уничтожением следов убийства.

 Когда Распутин покинул свою квартиру на Гороховой, агент "охранки" Тихомиров, которому обычно поручалась охрана "старца", тотчас перенес свое дежурство к дворцу Юсупова. Начало драмы, конечно, ускользнуло от его внимания.

 Но, если он не мог слышать первых револьверных выстрелов, ранивших Распутина, он явственно слышал выстрелы в саду. Встревоженный, он поспеши предупредить полицейского пристава соседнего участка. Вернувшись, он видел, как из ворот дворца Юсупова выехал автомобиль и с бешеной скоростью помчался к Синему мосту.

 Пристав хочет войти во дворец, но дворецкий князя, принимая его на пороге, говорит ему:

 - То, что произошло, вас не касается. Его императорское высочество великий князь Димитрий доложит завтра кому следует. Уходите.

 Энергичный пристав проникает в дом. В вестибюле он натыкается на Пуришкевича, который заявляет ему:

 - Мы только что убили человека, позорившего Россию.

 - Где труп?

 - Этого вы не узнаете. Мы поклялись сохранить абсолютную тайну обо всем, что произошло.

 Пристав поспешно возвращается в участок на Морской и телефонирует полицеймейстеру 2-й части, полковнику Григорьеву. Не прошло получаса, как градоначальник генерал Балк, командующий отдельным корпусом жандармов генерал граф Татищев, начальник "охранки", генерал Глобачев, наконец, директор департамента полиции Васильев прибыли в Юсуповский дворец.

Воскресенье, 7 января.

 Покровский объявил мне вчера, что император примет меня сегодня в шесть часов, и добавил:

 - Умоляю вас говорить с ним откровенно, без недомолвок... Вы можете оказать нам большую услугу.

 - Если император сколько-нибудь расположен будет выслушать меня, я скажу ему все, что накипело у меня на сердце. Но в том настроении, в котором он, как мне известно, находится, моя задача будет нелегка.

 - Да вдохновит вас бог!

 - Надо еще, чтобы богу представили случай вдохновить меня.

 Немного раньше шести часов церемониймейстер Теплов, сопровождавшей меня от Петрограда в императорском поезде, вводит меня в царскосельский дворец. Гофмаршал князь Долгоруков и дежурный адъютант принимают меня на пороге первого салона.

 Придя в библиотеку, за которой находится кабинет императора и где дежурный эфиоп застыл на часах, мы разговариваем минут десять. Мы говорим о войне и о том, что она еще долго будет продолжаться; мы выражаем уверенность в конечной победе; мы признаем необходимость заявить себя более, чем когда-либо решившимися уничтожить германское могущество и пр. Но твердые заявления моих собеседников опровергаются мрачным и беспокойным выражением их лиц, немым советом, который я читаю в их глазах: "ради бога, говорите откровенно с его величеством".

 Эфиоп открывает дверь.

 Лишь только я вошел, меня поражает утомленный вид императора, напряженное и озабоченное выражение его лица.

 - Я просил, ваше величество, принять меня, - говорю я, - потому что я всегда находил у вас много утешения, а я очень нуждаюсь в этом сегодня.

 Голосом без тембра, голосом, какого я не знал у него, он отвечает мне:

 - Я по-прежнему полон упорной решимости продолжать войну до победы, до решительной и полной победы. Вы читали мой последний приказ армии?

 - Да, конечно, и я был восхищен уверенностью и непоколебимой энергией, которыми дышит этот документ. Но какая пропасть между этим блестящим заявлением вашей самодержавной воли и реальными фактами.

 Император недоверчиво смотрит на меня. Я продолжаю:

 - В этом приказе вы заявляете о вашей непреклонной решимости завоевать Константинополь. Но как доберутся до него ваши войска? Не пугает ли вас то, что происходит в Румынии?... Если отступление румынских войск не будет немедленно остановлено, они скоро должны будут очистить всю Молдавию и отступить за Прут и даже за Днестр. И не боитесь ли вы, что при этом случае Германия образует в Бухаресте временное правительство, возведет на трон другого Гогенцоллерна и заключит мир с восстановленной таким образом Румынией?

 - Это, действительно, перспектива очень тревожная. И я делаю все возможное, чтобы увеличить армию генерала Сахарова; но затруднения переброски и снабжения огромны. Тем не менее, я надеюсь, что дней через десять мы в состоянии будем возобновить наступление в Молдавии.

 - Ах... дней через десять! А 31 пехотная дивизия и 12 кавалерийских дивизий, которые требовал генерал Сахаров, уже на фронте?

 Он отвечает мне уклончиво:

 - Не могу вам сказать, я не помню. Но у него уже много войск, много... И я пошлю еще много других, много...